бреду мухоморном можно совершить поступки, о которых потом жалеть долго придется, иным – всю жизнь. Тогда почему у Коляды без всяких грибов видения бывают, а у Первуши – нет? Приглядывать за отшельником отрок стал. Раз Коляда сам не говорит, стало быть, время не пришло, но интересно очень, любопытство раздирает. Причем осторожничал. Если заметит Коляда, нехорошо выйдет, вроде как выведывает то, что знать не положено. Две седмицы осторожничал, пока выведал. И получилось обыденно. Утром до ветру вышел, а после росой с трав умыться. Коляда сказывал – для здоровья полезно, особенно девкам да молодицам. Вернулся в избу, в сени вошел, а Коляда приговаривает что-то. На ногах у Первуши заячьи поршни, шаг легкий, бесшумный. Замер отрок в сенях, к щелке дверной припал. Коляда же за столом сидит, толстенную книгу открыл, смотрит на листы. Потом заклинание говорить стал. Первуша в слух обратился, дыхание затаил. Нехорошо подслушивать и подглядывать за учителем, но уж больно хотелось узнать, что за видение такое?

– Заклинаю старыми богами вещую книгу, – бормотал Коляда почти шепотом, но Первуша отчетливо слышал каждое слово. – Откройся, покажи, что день грядущий несет.

Видимо, что-то в книге было занятное, потому что Коляда впился взглядом, даже моргать перестал. От листов исходило слабое сияние, сравнимое с лучиной. Потом сияние, бледный свет померкли. Коляда вздохнул, поднялся, поднял руку вверх, приподнял доску, в образовавшуюся щель положил фолиант, предварительно завернутый в чистую тряпицу.

Первуша шумно выдохнул.

– Ты уже здесь? – вздохнул Коляда.

– Да, учитель, вернулся.

– Тогда садись, завтракать будем.

Несколько дней Первуша не мог дождаться, когда Коляда уйдет. Когда отшельника пригласили в Долгушиху снять порчу со скота, Первуша вышел на крыльцо, вроде как проводить. Едва Коляда скрылся из вида, Первуша притащил из сеней чурбачок, встал на него, ибо не доставал со своим ростом до потолка. Толкнул одну доску, другую, лишь третья легко подалась. Первуша на цыпочки встал, пошарил рукой, пальцы наткнулись на сверток. Потянул на себя. Ого, тяжелый фолиант, фунтов пять-шесть. Находку на стол уложил, трясущимися руками холстину развернул. На обложке из телячьей кожи разные лики – мужчин, женщин, да незнакомые. Осторожно, бережно начал перелистывать страницы. На каждой – картинка, или, иначе, парсуна. Наткнулся на изображение татар на конях. Ошибиться он не мог, такого же – скуластого, с раскосыми глазами – он видел в своей деревне, когда тот на отца нападал. Колебался немного, понимал, что Коляда книгу не зря прячет, не хочет Первушу с ней знакомить, видно, пора не пришла. Но не удержался. На крыльцо выскочил – не возвращается ли Коляда? Не видно. Уселся на лавку. Память хорошая, не обремененная многими знаниями, быстро припомнил, что Коляда говорил.

Сам произнес заклинание. Несколько мгновений ничего не происходило, потом от страницы слабое свечение пошло, а парсуна ожила. В испуге Первуша отпрянул было. Невидаль небывалая! Неживое, а парсуна двигается. С десяток степняков на конях по снегу, по заметенной грунтовой дороге скачут. Первуша взглядом впился, так же как и Коляда. А татары к его деревне подъезжают. Деревню он сразу узнал, чай, год в ней прожил. Вот уж их полуземлянка-полуизба. Отца видно, как навстречу татарину выскочил с деревянными вилами. Первуша дышать перестал, боялся каждую деталь пропустить. Себя увидел со стороны, как убегал полуодетый в лес, братьев своих. Временами густо идущий снег, да с ветром, видение закрывал. Тогда Первуша от досады и возбуждения кулаками по столу стучал. А потом на странице увидел, как конный татарин братьев его догнал. Соскочив с коня, кожаным ремешком связал обоих, перекинул через круп коня позади седла. Видение на странице к их жилью вернулось. Первуша вскрикнул, как от боли. На снегу окровавленный отец лежит, а у входа мать. Мертвая, раскинув руки, как будто вход в избу пыталась закрыть.

Первуша хоть и крепился, а слез удержать не смог. От горя захлопнул книгу, в ткань завернул. Утерев рукавом рубахи лицо, уложил книгу на прежнее место, доску прикрыл. Усевшись на лавку, зарыдал. Через время спохватился: Коляда скоро вернуться должен, чурбак увидит в избе.

Подхватился, деревянный обрубок в сени отнес. Окинул взглядом избу. Вроде все в порядке. Стало быть, не вся его семья погибла. И сам он уцелел, и братья его. Только где они сейчас, живы ли? Занятная книга, знать бы еще, как обращаться с ней. У Коляды не спросишь. За волосья оттаскает или уши надерет. Однако потом, когда учитель уйдет, можно снова попробовать узнать, где братья. Отца с матерью уже не вернешь, а братьев можно. Как он это сделает, не знал. Но надежда возродилась. Повзрослеет, заработает, за деньги рабов из плена выкупить можно. Слышал о таком, говаривали в деревне. А не случится – выкрасть. Не знал он, что выкрасть можно, а вернуться почти невозможно. По всей степи дозоры крымчаков шастают. Пропускают купеческие обозы, по Ясе еще со времен Чингиз-хана трогать и грабить торговых гостей запрещалось под страхом смерти, как и служителей церкви,