которым подвергаются Заклейменные, есть и такое: у них отбирают паспорта.

– Конечно же Боб оценит такую заботу, – говорит мама. Так легко, так ровно говорит, что я понимаю: чувствует она себя очень неловко, и каждое слово ей самой кажется ходульным.

– Надеюсь, – кивает Боско. – Очень на это надеюсь.

– Куда ей поставят Клеймо? – Я не в силах отделаться от этой мысли и не понимаю, почему остальные не задают вопросов. То есть Джунипер-то задает, но это не столько вопросы, сколько обвинения.

– Селестина! – резко обрывает меня мама. – Вряд ли уместно обсуждать…

– На правую ладонь, – отвечает Боско.

– Обокрала общество? – уточняю я.

– Вот именно. И каждый раз, когда она протянет руку, чтобы поздороваться, все увидят, кто она есть.

– Если ее заклеймят. Человек не виновен, пока не вынесен приговор, – отважно напоминает судье Джунипер.

Но мы все знаем: шансов у Ангелины Тиндер нет. Каждый, кто предстает перед Трибуналом, признается виновным: не будь он виновен, его бы и не арестовали. В отличие от Джунипер, я с правилами не спорю. Существуют определенные границы, в том числе моральные, Ангелина их переступила. Но я никак не могу смириться с мыслью, что среди моих знакомых будет женщина с Клеймом, что я сидела в ее доме, рядом с ней за пианино, и она касалась клавиш, а потом их касалась я. Мне хочется немедленно вымыть руки. Я пытаюсь припомнить последние наши разговоры или более ранние: не проявлялся ли какой-то изъян в ее характере? А как насчет ее дочери Колин? Смогу ли я, как прежде, болтать с ней в школе? Лучше, наверное, не стоит. Но и это решение не кажется правильным. Противоречия раздирают меня.

– Где Каттер? – вдруг сердито спрашивает Боско.

– С Бобом. Скоро вернется, – мягко и вежливо отвечает мама.

– Это не годится, – настаивает он. – Ему следует быть здесь.

– Конечно, он сейчас…

– Она ведь сможет играть на пианино? – ни с того ни с сего спрашивает Джунипер. – Со шрамом на руке?

– Тебе ее жаль? – раздраженно уточняет Боско.

– Разумеется, ей не жаль, – вмешивается Арт. Рот у него набит, в больших, словно у взрослого мужчины, руках он сжимает нож и вилку и тычет ими во все стороны, как пещерный человек. Он говорит, размахивая руками, заплевывая едой стол: – Мы просто все поражены, врасплох захвачены, вот и все. Право же, папа, ты мог бы нас предупредить, сказать, что гостья, которую мы ждем к обеду, будет арестована. Когда заревели сирены, у бедняжки Селестины сделался такой вид, словно за ней вот-вот санитары из дурки приедут, – конечно, где ж ее еще и держать, если не в дурке, мы-то с тобой это понимаем, но ей об этом знать не обязательно.

Он говорит так легко, так свободно и разумно, что Боско наконец соображает, где находится: в гостях у соседа, а не на заседании Трибунала.

– Разумеется, – кивает он, на миг смутившись, затем оглядывается на Эвана, который что-то совсем притих. Он протягивает руку и ласково похлопывает меня по руке. – Прости, дорогая Селестина, я вовсе не хотел напугать тебя. Давай начнем с чистого листа, договорились? – Он поднял бокал и с лучезарной улыбкой провозгласил тост: – С Днем Земли!

Я дождалась, чтобы дом затих к ночи, чтобы и в спальне родителей смолкло негромкое бормотание – сегодня, после этих событий, разговор длился намного дольше обычного. Затем я отправилась на вершину, где мы с Артом встречались почти каждую ночь на протяжении последних трех месяцев.

В эти месяцы я проводила с Креванами больше времени, чем с собственной семьей, и рада была бы остаться у них насовсем. Мне казалось, в эту семью я лучше вписываюсь, все у них так логично и разумно. Я всегда верила в правоту Трибунала. Я безусловно поддерживала Боско. Мне нравилось, как он за обедом пересказывал подробности судебных разбирательств, как он уличил члена благотворительного фонда, который вздумал обеспечить себе «золотой парашют», как разоблачил звезду, которая нажила миллионы на продаже дисков со своей волшебной гимнастикой, а сама тайком сделала подтяжку живота. Каждый день у него находились занятные истории из зала суда, и я садилась и слушала их одну за другой. Я хорошо понимала, что он делает: предотвращает обман и мошенничество, спасая граждан. Я-то различаю добро и зло. Я знаю правила. Но вот наступил день, когда эти правила, за которые я всегда ратовала, расплываются у меня перед глазами, потому что это происходит прямо у порога моего дома. Буквально.