рот с капелькой розовой слюны, повисшей на нижней губе – тоже. А вместо носа – дырища, какую обычно оставляет пуля крупнокалиберного пулемета. Чем же полковник его так уделал?

Неподалеку от своего шефа лежал мой сторож, булькая кровью, идущей горлом. Бородач силился зажать рану в шее, но ему явно мешала мигом промокшая борода. Впрочем, когда такой калибр прилетает в трахею, есть борода, нет ее – без разницы. Ясно, что вертухай проживает свои последние мгновения.

Полковник Павленко тоже лежал на земляном полу, держась за живот и корчась от боли. Похоже, ему в брюхо прилетела ружейная пуля двенадцатого калибра, выпущенная с расстояния в пару метров. От такого даже средний бронекостюм не спасет, ибо никто не отменял запреградное действие пули, которая, даже не пробив броню, вполне в состоянии организовать обширное внутреннее кровотечение вследствие разрыва внутренних органов. Также не исключена деформация брони, которая, вмявшись в тело бойца, обеспечит ему самое натуральное проникающее ранение.

Однако полученный гостинец в брюхо не мешал полковнику продолжать сжимать в правой руке револьвер устрашающего вида – здоровенную дуру, вполне способную составить конкуренцию знаменитому «Пустынному орлу». Это был без сомнения полулегендарный РШ-12, штурмовой револьвер под патрон калибра 12,7 миллиметра. Я такое чудо только однажды на картинке видел. Ну да, под нереальные плечищи Павленко такая карманная артиллерия в самый раз. А каково обычному человеку с таким справляться? Полагаю, непросто.

Впрочем, о том, как с ним справляется полковник, я, похоже, должен был узнать очень скоро. Павленко явно приходил в себя. Вон даже башку приподнял, дышит часто- часто, а сам на меня смотрит. И в мутных от боли глазах понимание обозначается понемногу, как изображение на старой фотобумаге под проявителем. А вслед за пониманием сразу же ненависть их затапливает, нереальная, нечеловеческая, ради которой можно забить на прямой приказ начальства и перестрелять на фиг деловых партнеров, лишь бы ту ненависть, жгущую изнутри, погасить.

И сделать это можно только одним способом.

Рожа полковника покраснела от натуги, на шее вздулись вены, приподняв недавний, еще розовый шрам от моей пули. Понятное дело, борьба ненависти с болью это всегда напряг, как бы полковничья рожа от такого не лопнула, словно перезрелый помидор…

Не лопнула к сожалению. Более того, Павленко, превозмогая страдание в, похоже, нехило травмированном брюхе, медленно поднимал свой револьвер, явно намереваясь проделать в моей голове дыру аналогичную той, что уже имелась у главаря бандитов. Вот ведь незадача-то какая! А у меня даже на сантиметр уклониться в сторону не получится, ибо привязан я накрепко к распроклятому столбу!

– Я же обещал… что расстреляю тебя! – прохрипел полковник. – Получай! В «Борге» долги возвращают!

Грохнул выстрел. Яркая вспышка пламени ослепила меня… но не более, лишь висок обожгло раскаленным воздухом.

Павленко промахнулся.

Рука дрогнула в последний момент. От слабости? Скорее всего. Вряд ли, нажимая на спусковой крючок, он вдруг вспомнил, как помогал мне спасать одного вредного наемника, как мы с ним плечом к плечу вместе с другими моими товарищами отстреливались на берегу Яновского затона от наседающего врага, и как потом, когда всё закончилось, мы впятером тайком пили спирт в госпитале из одной мензурки на всех, передавая ее из рук в руки. Когда в голове плещется одна только ярость, в ней нет места воспоминаниям.

Я не ошибся. Полковник хрипло матернулся, подхватил пистолет левой рукой под рукоятку, прищурил левый глаз и прицелился тщательнее. Блин, надо же, какое у этого пистолета дуло. Не дульный срез, а именно дуло, как у пушки – конечно, карманной, но, зараза, весьма впечатляющей.

– Я все равно убью тебя, сталкер! – прохрипел полковник. Его указательный палец шевельнулся… и замер на месте, не дожав буквально несколько миллиметров слабины спускового крючка. И понятно почему. Когда ты не видишь цели, стрелять в нее как-то неразумно.

Полковник не видел. Потому что в его глаз вдруг совершенно неожиданно прилетела соринка. Габаритная такая, длиной в целых шесть дюймов, с увесистой черной рукоятью. Я сразу узнал эту «соринку», которую Рудик захапал себе в качестве трофея. Складной стилет-«шестерка», похожий одновременно то ли на длинный нож, то ли на короткий меч, то ли на портативное копье.

Еще не соображая, что произошло, Павленко открыл второй глаз, недоуменно им хлопнул. Это нормально. Когда копьевидная, остро заточенная полоска стали быстро и нежно пробивает глаз, слезную кость за ней, после чего сантиметров на пять входит в мозг, вполне реально, что этот мозг не успевает осознать произошедшее. А может, клинок ножа перерезал какие-то извилины, отвечающие за логику и болевые сигналы. Потому что Павленко тупо смотрел неповрежденным глазом на рукоять ножа, а между тем пистолет в его руке все еще был направлен на меня…

Губы полковника кривились, из его рта вырвался клокочущий звук, в котором я сумел разобрать слова:

– Я… все равно… расстреляю тебя…

Дуло пистолета вновь качнулось в сторону моей головы, но тут в кадре молниеносно появился Рудик. Ударом задней лапы он мастерски отбил пистолет в сторону, а передней со всей силы ударил по рукояти ножа, вгоняя ее в голову Павленко по самую рукоять.

Полковник дернулся – и тело его вдруг моментально расслабилось. Голова безвольно ткнулась вниз, вогнав нож в глазницу еще глубже, после чего неестественно завалилась набок. Лишь вена под шрамом еще судорожно дернулась несколько раз – сердце экстренно пыталось накачать побольше крови к стремительно умирающему мозгу.

– Расстреляет он, – презрительно сплюнул Рудик, берясь за рукоять стилета. – Сказали же тебе однажды: то, что не получилось в первый раз, вряд ли получится во второй.