Когда самолет, сбрасывая скорость, приблизился к опушке и на инерции развернулся, чтобы потом сразу пойти на взлёт, я покинул деревья и побежал к открывающейся двери. Тут всего метров сто, спринтерский забег. Встречал меня или борттехник, или стрелок с пистолетом в руках. Он первый и умер, получив пятнадцать сантиметров стали в грудь, а я вскочил в салон и открыл огонь с двух рук.
Первый выстрел – в мужчину в лётном костюме, что сидел на десантной скамейке с санитарной сумкой на коленях, видимо медик для резидента. Потом в стрелка и в пилота. Тот, что мне открывал, оказался вторым пилотом или штурманом. Не знаю, кто это именно. Летуна я подранил, специально в мягкое место стрелял, чтобы не повредить приборы. Остальных проверил на предмет подранков, потом подошел к кабине и вытащил из кресла стонущего пилота. Дальше допросил его, заглушил моторы, изучил приборы и выслушал объяснения пилота, как управлять этим самолётом – в принципе, никаких сложностей. После чего выяснил насчет маршрута и где конечная посадка, потом уж добил. Обыскал всех. Трофеи были, но по мелочи. Сложил тела в десантном отсеке. Потом сходил за своими вещами и велосипедом, вымыл сиденье пилота от крови, заодно и пол протёр.
На всё про всё ушло полчаса. Наконец, захлопнув дверцу, я прошёл в кабину, запустил двигатели и провёл предстартовую подготовку. А после недолгого разгона поднял машину в воздух и направился в сторону фронта. Карта с маршрутом у меня имелась, и это радовало.
Я внимательно отслеживал свой полёт: приходилось подправлять курс, так как машину сносил крепкий боковой ветер, – и я всё думал о том парне с детьми. Кто он? Как тут оказался? Где научился ходить по другим мирам? Сплошные вопросы и ни одного ответа.
У меня было всего чуть больше полутора часов – как раз долететь от Москвы до линии фронта. Летел я на Украину, точнее под Новоград-Волынск, на один из полевых военных аэродромов, что находился в тридцати километрах от линии фронта. Конечно, дальности у этого типа транспортников не хватит на такой перелёт, но у этой машины были дополнительные навесные топливные баки. Но пока что они пустые. Во время полёта к Москве сначала топливо из них использовали, и только потом перешли на внутренние – чтобы в экстренной ситуации их можно было сбросить, всё же несмотря на аэродинамические формы, они немного тормозят машину, ну и чтобы не остаться без топлива. Так что на обратную дорогу горючее было.
Внизу мелькнула линия фронта. Несмотря на ночь, было светло: там шли бои и пожары освещали местность, я даже танки рассмотрел, что вели огонь на ходу. Часть костров это они и были. Вроде не наши, так как атаковали со стороны позиции немцев. Так вот, как только внизу показалась передовая, я проверил, как летит самолёт. Жаль, тут нет автопилота! Привязал штурвал стропами и побежал в салон. Затащил трупы в кабину, усадил их и пристегнул, после чего вызвал штаб аэродрома, куда и направлялся этот борт. Стараясь изобразить голос хриплым и паникующим, я сообщил, что попал под зенитный огонь противника, машина горит, стрелок и пассажиры убиты, снаряд разорвался внутри, я ранен, пытаюсь посадить машину.
После этого обрезал и забрал стропы – уничтожил улику – и рванул в отсек. Там подхватил и опрокинул канистру с бензином, которую прихватил из угнанной машины. Обливал всё, и кабину тоже, после чего направился к своим вещам. Парашют уже был на мне. Привязал к груди раму велосипеда, открыл дверь и, глянув во тьму внизу, дёрнул за кольцо гранаты и бросил «эфку» на пол к телам в салоне. Оттолкнулся и прыгнул в ночь. Спустя десять секунд свободного полёта я дёрнул выпускное кольцо, а пылающий самолет с дымным хвостом полетел дальше, медленно снижаясь.
Самолёт мне уже был как-то не интересен, отыгранная партия, тем более дальше он вошёл в пике и врезался в землю, вспышку я хорошо рассмотрел. У меня же была одна проблема: совершить нормальную посадку и не поломаться. Дело это тоже непростое, мало того что не видно ничего, так ещё груз на мне, причём такой, которым можно легко травмироваться. Вот я и подготавливался к посадке. Как мог.
К счастью, подо мной оказался не лес и не водоём, а поле, судя по следам, сгоревшее с неснятым урожаем. Пшеница тут росла, я на неё насмотрелся, с ходу узнаю. Тем более в позапрошлом мире, будучи императором, селекцией занимался, так что разбираюсь. Правда, где именно приземлился, понял уже после посадки.
В моём случае гасить скорость, поджав ноги, не получится. Я их, конечно, слегка согнул перед касанием, но не сильно, иначе или себя побью, или велик поломаю, а ни того, ни другого я не хотел. К счастью, посадка прошла нормально. Повреждения ограничились длинной ссадиной на ноге. Быстро скинув сбрую, я скатал парашют, невольно испачкав его в золе, убрал в сумку и, проверив, как закреплена поклажа на велосипеде, побежал вперед. Мне нужно было уйти как можно дальше от места высадки, мало ли кто тут ночью шастает – могли рассмотреть светлое пятно парашюта в ночном небе. Да и дорогу найти не помешало бы, а то оказался посреди поля.
Я обдумывал, как выбраться из зоны боевых действий в глубокий тыл вермахта. В данный момент я где-то в окрестностях Житомира, вернее между ним и Новоград-Волынском. В последние минуты полёта мне было как-то не до того, чтобы осматривать окрестности: готовил самолёт к гибели от «советского зенитного снаряда». Однако думаю, не сильно ошибусь, если предположу, что нахожусь километрах в двадцати от Новоград-Волынска. Где-то недалеко должен быть аэродром, на котором ждали борт.
Наконец поле закончилось, я пробежал мимо двух танковых корпусов – ночь, не видно, чьи они – и, вскочив в седло, покатил дальше, стараясь при свете луны рассмотреть хоть что-то. Глаза немного адаптировались, так что постепенно я увидел дорогу и старался с неё не сворачивать.
До рассвета проехал ещё около двадцати километров и, найдя заросший деревьями и кустарником овраг, устроился там и спокойно уснул. Наступило девятое июля тысяча девятьсот сорок первого года. Наши войска вели тяжёлые бои за Житомир.
Проснулся я, когда начало основательно припекать. У меня был оборудован навес из плащ-палатки, но одна босая нога выглядывала из-под него и получила солнечный ожог. Выбравшись из импровизированной палатки, я спросонья щурился и зевал. Судя по наручным часам, было уже два часа. А по солнцу – двенадцать. Послушав, я определил, что часы стоят. Попытался завести и обнаружил, что колёсико крутится свободно. Видимо, пружинка лопнула. Вздохнув, я снял их и закинул в кусты. Ничего, немцев тут приличное количество шастает, у кого-нибудь затрофею.
Быстро поднявшись по склону оврага, я внимательно осмотрелся. По дороге шли два крестьянина, отец и, похоже, малолетний сын, да вдали ещё один мужик длинными вилами забрасывал кипы свежескошенной травы на телегу. Убрав бинокль, я скатился вниз и, попив воды, стал делать разминку. Потом позавтракал всухомятку – у меня был узел с пирогами, купленными в одной из столовых Москвы, – попил холодного подслащённого чая из фляжки, собрался, вывел велосипед из оврага и покатил дальше.
