– Погубил меня Перун-батюшка, затоптал, по первости погулять выйдя, – долетел до сознания жалобный и горестный вздох. – Не красоваться мне больше листвой зеленой, не плясать в кругу сестер моих, не украшаться венками. Стоптал Конь-Огонь мое тело белое, рухнули мои косынькие зеленые на траву-мураву, прилегли к матери сырой земле. Прими меня, матушка, в руки твои, во власть твою отдаюсь отныне…

– Приди, – равнодушно сказал кто-то внутри Младины, и она, повинуясь чужой воле, протянула руку.

Светлое облачко подалось к ней, втянулось в пальцы, скользнуло по жилам в ноги, а из них – в землю и в ту темную глубину, не встречая ни малейших препятствий. Младина откуда-то знала, что нужно делать, хотя делать ей, собственно, ничего не пришлось. Все свершилось как-то само собой. Лишь легкая прохлада пробежала по жилам, и вот уж Младина со страхом смотрит на упавший ствол: ведь ее могло придавить насмерть или покалечить, пока она стояла тут и грезила.

– Что со мной такое? – вслух спросила она. С трудом оторвалась от березы, будто срослась с ней за это время, и села на свежий ствол возле самого слома, где не было ветвей. – С ума я схожу, что ли? Что я тут делаю?

Она огляделась, надеясь, что кто-то даст ей ответ. Березы, земля, трава, кусты, бурелом – все как было всегда, она с трудом вспоминала, что видела это все как-то иначе, даже говорила с кем-то… или пыталась говорить… или нечто говорило с ней. Не удавалось вытащить из памяти, как ее зовут и из какого она рода. Но те ощущения черной бездны и огромной силы тоже помнились очень смутно, как нечто чужое и отдаленное.

– Младинка! – раздалось вдруг среди деревьев, и она вскинула голову.

Накатило облегчение. Младина – вот как ее зовут. А этот рослый человек с золотистой бородой, в «серяке», как называют свиту из серого сукна, – ее родной отец, Путим Леженевич из рода Заломичей.

– Мать послала искать тебя, – говорил он, приближаясь к девушке. – Ты чего сидишь-то? Промокла вся! – Путим с облегчением обнял дочь. – Чего домой не идешь?

– Я… грозы забоялась.

С трудом Младина нашла хоть какой-то ответ, но ей стало легче, когда она ощутила рядом хорошо знакомого человека и почувствовала его тепло. Вернулись обычные ощущения человеческого тела, она осознала, что устала и сильно озябла в мокрой одежде: даже суконную свиту дождем пробило насквозь, хотя обычно она не скоро промокает.

– Как буря разыгралась, мне страшно через рощу идти стало, я тут, у березки, приладилась, думаю, авось ее не сломит и меня убережет.

– А мать хватилась: все дома, а тебя нет, Ярко видел, как ты к роще пошла, ну, она и всполошилась, как бы тебя деревом не придавило. Аж во дворе слышно было, какой тут треск стоял.

– Да, повалило… вон. – Младина показала на свежесломанную березу.

– А еще бабы болтают про оборотня какого-то.

– Нет тут никакого оборотня! – вырвалось у Младины.

Почему-то она не сомневалась, что почуяла бы такое диво даже издали.

– И я думаю, что нет, но бабам разве втолкуешь? – кивнул отец. – Им бы только языками трепать, страху на себя нагонять, будто других забот не хватает. Еще непонятно, что с жарынью той будет, а им подавай оборотня!

Они пошли домой, однако Младина чувствовала себя странно: родное тело сидело на ней неловко, словно чужая одежда. Даже собственное имя, о котором ей напомнил отец, казалось странным.

– Батя, а почему меня так назвали? – вдруг спросила она уже возле опушки. – Я не слыхала никогда, разве у нас кого-то из бабок звали Младиной?

– Н-нет, никого. – Путим ответил с запинкой, нахмурился, словно сам удивился.

– Значит, я в роду первая Младина?

– Выходит, так…

– Кто же меня так назвал?

– Углянка, – усмехнулся Путим. – Она сказала, что имя тебе будет Младина. Ну, мы и согласились. Хорошее имя. Тогда как раз молодильник-трава цвела повсюду… Как сейчас вот.

Он кивнул на белые цветы, в ряд, будто ожерелье на нитке, висящие на тоненьком выгнутом стебельке. На полянах их в эту пору росло множество – точно градом посыпало. В воздухе носился чарующий запах, сладкий и свежий.

– Но почему… – начала Младина и запнулась.

Она хотела спросить, почему это имя ей выбирала волхвита, а не Путим, Лежень или бабка Лебедица. Угляна тоже им родня, но не настолько близкая…

– Да очень просто! По весне у матери дети родились, что ни весна, то родины. Старшая вслед за велик-днем Ярилы Молодого явилась – вот и Веснояра. Третья в капельник, потому Капелица, четвертая, когда трава первая полезла, вот и Травушка. А ты в пору, когда молодильник цвел, потому и Младина. Вот и вся мудрость!

Путим потрепал дочь по плечу, смеясь над ее хмурым лицом, и Младина попыталась улыбнуться. В самом деле, все очень просто.

И все-таки даже отцу она не могла рассказать, что с ней творится, попросить совета. Она доверяла ему, почитала и любила, верила, что отец убережет ее от любых бед, но при мысли о том, чтобы с ним поговорить о минувшем, в голове становилось пусто, забывались разом все слова. Как об этом говорить? Нет таких слов!

И чем ближе они подходили к дому, тем яснее ей становилось: об этом лучше молчать. Пойдет слух, что ей духи являются – замуж никто не возьмет, все сторониться будут, как Угляны. Останется в лес идти…