поднялся. На Кавказе статус определяется по машине, и если раньше Магомед ездил на подержанной «БМВ» – «пятерке», то теперь у него был белый «Порш Кайен». Тоже подержанный – но это уже уровень как минимум бригадира…

Магомед сидел с какими-то людьми… с телками… надо сказать, что дагестанская молодежь была религиозна в основном на словах, а на деле же даже ваххабитские главари постоянно таскали в лес «невест», пускали их по кругу. А девицы, те, которые постят в джихадистских форумах, не раз прокалывались на том, что выезжали в страны Персидского залива заниматься проституцией. Легальные, что примечательно, муллы, духовные авторитеты разъясняли молодежи, той самой, что после второго раката прямо посреди намаза встает и уходит[6], что никях[7] – это помолвка с обязательным участием родителей, а не тайная и поспешная случка в лесу, на подстеленной куртке или в машине. Молодежь ничего не слушала. Она верила, что сможет сделать жизнь лучше и чище. Брала из ислама только то, что ее устраивало. Не слушала старших. И знала, что главное – это борьба…

Непрекращающаяся…

Итак, Магомед сидел с джамаатом и с телками, и похоже было, что они уже пили харам, и телки смеялись, и понятно было, что дамы эти – поведения нетяжелого и против не будут. И все было ништяк, но Аслан подошел к столу и сказал:

– Магомед, нам надо поговорить.

Магомед повернулся, хлопнул в ладоши:

– Братва, это Аслан! Самый честный человек в Махачкале. Он в жизни взяток не брал, клянусь Аллахом. И самый храбрый. Он с ментами был, я по ним из винтовки шмалял, менты попрятались, а он как стоял, так и стоит, за родные слова отвечаю…

– Да гонево, – усомнился еще один. У него было вытянутое, лошадиное лицо и короткая бородка без усов, которая его только портила, делая еще длиннее.

– Клянусь Аллахом! Ты что, в моей клятве сомневаешься?

– Да нет, брат…

– Пусть сядет за стол, кишканет! – сказал еще один. – У него, наверное, и денег особо тоже нету, раз такой честный.

– Пусть в Ахач-аул[8] валит… – не согласился другой.

– Эй, Мага, своим ротом нормально говори, да? – вдруг сухо сказал Магомед. – С гор спустился, так научись себя вести! Рога выключи!

– Не обессудь, Магомед, в мыслях не было… – сказал струхнувший парень.

– Надо поговорить

Магомед показал на стул.

– Садись. Ешь. Говори. Это мои братья, у меня от них секретов нет.

Аслан сел на стул, ему налили и пододвинули тарелку с мясным, но он не обратил на нее внимания.

– Что это было, Магомед?

– Ты о чем?

– Я о заправке. Зачем это? Ты знаешь, что там один парень в больнице умер?

– А, ты за те движения. Это ногайские на нас выскочили, рамсят не по делу. Ништяк, мы их конкретно выстегнули[9]…

– Я не про старших, Магомед. Я про тебя.

– Ты о чем? Не волоку чо-то.

– Помнишь, мы с тобой неоднократно говорили об этом? Говорили о справедливости. О том, как хорошо будет без Русни и навязанных ею правил. О том, как наши народы будут жить по шариату Аллаха и заповедям предков. О том, как закон впервые не будет ломать нас, потому что мы сами напишем его. А теперь – что?

– Че? – не понял Магомед.

– Что ты делал на заправке? Что вы все делали на заправке? Где там закон? И только не говори мне про шариат! Зайди в больницу, посмотри на лежащих там пацанов. Поговори с матерью, которая потеряла сына из-за этой заправки!

– Про шариат не надо, э! – вскинулся один парень.

– Тише, Гарик, тише. Ты что хочешь сказать, Аслан?

– Впервые, может быть, за несколько сотен лет у нас есть возможность стать самостоятельным государством. Самостоятельным цивилизованным государством, которое уважают в мире. Государством, которое покажет путь к свободе всему остальному Кавказу, а может быть, и не только Кавказу. И что ты делаешь? Что делаете вы все? Вы разъезжаете по городу с палками, со стволами, с канистрами бензина. Это и есть то, к чему ты стремился?

Девицы, почувствовав неладное, кто отодвинулся от своих кавалеров, кто и вовсе собралась и тихо испарилась.

– А ты к чему стремился, друг? – спросил Магомед.

– Мы стремились к свободе. Только мы понимаем ее по-разному. Ты понимаешь свободу как свободу носить ствол. Я понимаю свободу как свободу говорить, что думаю.

– Так говори. Кто тебе здесь мешает.

– В морду не дадим, э… – хохотнул кто-то.

– Послушай сюда, Аслан, – Магомед смотрел ему в глаза, и в них не было ни капли алкогольного дурмана, только простая и ясная сила. – Я, как и ты, в Европе был. Хаваю я