осталось ли у нас каких-нибудь бумаг Тарасевича и не вел ли мой муж дневники, в которых записывал бы свои впечатления о профессоре и работе с ним. Илюша дневников никогда не вел. А то, что он мне рассказывал о профессоре, я этому человеку пересказала. Ничего особенного-то я и не знала. Ну, своими личными впечатлениями тоже поделилась, мы ведь были знакомы, и если Илюша оставался у Тарасевича ночевать, я им горяченькое что-нибудь привозила, а то так и просидели бы до утра на хлебе и кефире.

Татьяна улыбнулась своему воспоминанию. Улыбнулась печально и светло.

Вот, значит, как…

– Татьяна, ваш муж когда-нибудь упоминал в связи с Тарасевичем имя Дмитрия Голикова? – снова задал вопрос Егоров.

Настя поняла, что Виктору наконец-то стало по-настоящему интересно. Похоже, он пришел к тем же выводам, что и она. Выводам странным и неутешительным.

– Вы имеете в виду ученика Аркадия Игнатьевича?

Егоров поперхнулся, а Настя в этот раз успела отреагировать быстрее.

– Да, ученика. Профессор что-нибудь о нем рассказывал? Или, может быть, ваш муж?

– Нет. – Чуракова покачала головой. – Я никогда о нем не слышала, пока тот молодой человек мне не рассказал.

– И что он рассказал?

– Да в сущности – ничего. Он тоже спросил, не называли ли Тарасевич или Илюша фамилию «Голиков», а я спросила, кто это такой. Он ответил, что это один из любимых учеников Аркадия Игнатьевича и, дескать, хорошо бы его найти, потому что он может рассказать о профессоре много интересного. Но тут уж я ничем ему помочь не могла, Илюша никогда ни о каком Голикове не упоминал, и профессор тоже.

– А книга? – настойчиво спросил пришедший в себя Егоров. – Книга по истории пушного звероводства, которую писал профессор? Рукопись сохранилась? Она у вас?

Татьяна снова отрицательно покачала головой. На этот раз по ее лицу промелькнуло выражение не то удивления, не то растерянности.

– У Илюши ничего такого не было. Мы с ним вместе разбирали то, что ему передал профессор, когда уже понимал, что умирает. Аркадий Игнатьевич так и сказал: разберите, приведите в порядок и передайте тому, кто придет на мое место. Мы, конечно, до самой его смерти ничего не трогали, как Илюша принес от профессора эту кучу толстенных папок, так они и лежали. А после похорон все разобрали, разложили по темам, подобрали по хронологии, купили новые папки, надписали. Илюша все Зое Григорьевне передал.

– Вы точно уверены, что директор фермы передала эти материалы новому главному зоотехнику?

– Совершенно уверена, – твердо ответила Чуракова. – Я с ним знакома, он приходил к нам два или три раза на Илюшин день рождения. Он очень благодарил и говорил, что почерпнул много полезного и нового в этих бумагах. Да и по работе фермы видно же, что уровень не падает. Корма-то становятся хуже год от года, денег дают все меньше и меньше, и если бы разработки Тарасевича не использовались, все поголовье передохло бы уже давно. И приплода бы не было. После смерти Аркадия Игнатьевича девять лет прошло, а ферма живет и процветает.

– Значит, в папках не было ничего, кроме научной документации по вопросам кормления? Никаких материалов по истории пушного звероводства?

– Никаких, – подтвердила вдова ветеринара.

– А почему? – непонимающе спросила Настя. – Если профессор работал над книгой, то почему не отдал материалы вашему мужу?

– Зачем? – недоуменно откликнулась Татьяна. – Материалы по кормлению – да, отдал, чтобы они попали к кому следует и приносили пользу. А книга была не дописана, какой с нее прок? Просить кого-то закончить работу? Никто не возьмется, это никому не нужно, никому не интересно. Да и трудоемко. У Аркадия Игнатьевича была превосходная память до самого конца, возраст его, как говорится, не брал, и все, что он знал о пушном деле и пушном звероводстве в России, он держал в голове. А знал он очень много, у пушного промысла, мехового дела и клеточного звероводства богатейшая история, Тарасевич прочел тысячи книг, статей, архивных материалов, когда еще в Москве жил. Он все это хранил в памяти и на разрозненных листках, где делал только ему понятные краткие пометки, и на основе своих знаний писал книгу. Кто, кроме него самого, мог бы ее закончить? Никто, – ответила она сама себе.

– А тот молодой человек, который хотел писать книгу о Тарасевиче, назвал свое имя? Представился как-то? – продолжал Егоров гнуть свою линию.