а из Уезда и Драженова по десяти человек послать в Пльзень, чтобы они собственными глазами видели, какая кара постигнет бунтовщика Козину. И каждый пусть возьмет с собой своих детей, мальчиков и девочек, чтобы и они до самой смерти помнили о том, что увидят в Пльзне».

Так гласил приказ барона фон Альбенрейта. Старосты всех ходских деревень получили строжайшее распоряжение проследить за неукоснительным исполнением этого приказа, да-

1 Перевод М. Павловой

бы из поколения в поколение передавалось, как были наказаны ходы за неповиновение тргановскому пану.

Ламмингер колебался, прежде чем решился отдать этот жестокий приказ. Но когда ходские телеги длинной вереницей въезжали в темные городские ворота Пльзня, можно было подумать, что он действительно «научил их повиноваться». Ходы съехались, согласно приказу, в Домажлице, а оттуда под надзором баронских служащих из Кута и Трганова двинулись глубокой ночью в дальнейший скорбный путь. Был холодный, пасмурный день, когда они добрались до Пльзня. Из всех домов выбегали люди на улицу, переполненную любопытными, чтобы взглянуть на этих свидетелей поневоле, молва о которых успела разнестись повсюду. С сочувствием и любопытством смотрели они на рослых ходов в кожухах или плащах и барашковых шапках, угрюмо сидевших на телегах вместе со своими детьми — мальчиками и девочками. Эти дети из далеких горных деревушек с любопытством и изумлением глядели на диковинные вещи, на роскошные дома, на большие толпы людей.

Казалось, тргановский пан мог быть доволен. Но если бы только он слышал, что говорили во всех ходских домах, когда был объявлен его приказ! Если бы он слышал эти проклятия и посулы! Если бы он мог заглянуть в душу сидящим на телегах людям и прочитать в ней все то, что о нем думают,—узнать, почему его послушались! Они ехали, не думая о его приказе, они ехали, чтобы еще раз увидать непреклонного защитника их прав, отдать последний долг мученику. Если бы Ламмингер слышал, что всю дорогу ходы говорили о Козине, и только о нем, и каждое их слово было словом сочувствия и горячей похвалы. Кутский управляющий Кош и бург-граф, которого когда-то захватили в плен, видели это; но когда они приближались к телегам, разговоры тотчас же прекращались и ходы упорно глядели в землю. Ни один из них не взглянул на панских слуг.

На последней телеге ехал старый Шерловский с Пайдаром. Они вспоминали о Сыке, о молодом Шерловском, о горячем Брыхте, о Весельчаке Эцле.

— Они сейчас в оковах, но им, пожалуй, лучше, чем нам,—сказал Пайдар.

— Лучше всех Матею Пршибеку,—ответил Шерловский. В Пльзне было необычайное оживление. Множество народа

со всех сторон съехалось и сошлось посмотреть на казнь ходского крестьянина, о которой заблаговременно было объявлено в Праге и во всех краевых городах по всему королевству. Улицы кишели людьми. Там и сям поблескивало оружие, мелькали белые мундиры солдат, патрулировавших по городу.

Слуги Ломикара поместили ходов на постоялом дворе. Старый Шерловский наскоро поел после дороги и хотел отправиться в город, но не прошло и минуты, как он вернулся и с возмущением рассказал, что его не выпустили из дома, что их всех стерегут солдаты. Вместе с Пайдаром и еще несколькими стариками он пошел к Кошу просить, чтобы их пустили в город; они попробуют повидать Козину и проститься с ним. Кош свирепо набросился на них.

— Увидите его завтра! Нечего вам к нему ходить! Ишь что придумали! Чтобы он напоследок еще раз одурачил вас своими речами? Мало вам? Опять затеваете свое? Отсюда вам выходить нельзя. Так мне приказано.

Ходы были возмущены до глубины души. Заперты в клетке, и с голыми руками! Ходы мрачно молчали. Ну, а жену Козины и его мать; неужели этих несчастных тоже не пустят к нему?

Еще три дня тому назад Искра Ржегуржек запряг прекрасную пару гнедых, выращенных самим Козиной. На телегу уселись Ганка с детьми, старая Козиниха — несчастная семья хозяина — и Дорла. Старый Волк долго бежал за лошадьми, пока, по просьбе Павлика, верного пса не взяли в телегу.

— Он всегда любил его,—сказал Искра, освобождая возле себя место старому Волку.

За телегой Козины ехала другая. Там сидело несколько пожилых крестьянок; все они, как Ганка и мать Козины, были в траурных платьях и траурных белых платках. Они ехали, чтобы быть подле матери и жены Козины в последние страшные минуты. Рядом с ними сидел Старый Пршибек, отец покойного Матея, которого Манка, несмотря на все старания, не могла удержать дома.

В ту самую минуту, когда Шерловский и Пайдар с остальными беседовали о них в Пльзне, неожиданно вошел Искра Ржегуржек. Его тотчас же обступили. Оглядываясь по сторонам, Искра рассказал, что он с трудом пробрался к ним, что часовой пропустил его только благодаря его ходской одежде. Он сообщил, что жене и матери Козины разрешено посещать его дважды в день, что он, Искра, тоже был с ними у Козины, что Ян держится спокойно и все время утешает жену и мать.