Рядышком со мной.

Свет погасили почти тотчас же, и прямо над моей головой навис луч проектора, вслед за чем я услышал жужжание аппарата. Мальчишки мигом успокоились. Ни начальных титров, ни рекламы, фильм начался сразу. Чистый выпендреж. На экране шел проливной дождь, постепенно сменявшийся мелкой моросью. Музыка. И наконец название:

Зеленеющие поля, большая ферма где-то между Сайгоном и Гонконгом. Люди обрабатывают землю. Появляется толстяк со зловещей усмешкой и парижским выговором. Он осыпает бранью крестьян. И вдруг валится наземь с жалобными стонами. Почему так скоро? Ошибка при монтаже? Или лакуна, слишком короткая для моих старческих глаз? Да нет, не может быть, просто пленку не так склеили после разрыва. А это кто такой, с какой стати он обнажен по пояс и прыгает как ненормальный? Он спрашивает у мальчика: «Почему ты плачешь, почему ты один?» Малыш отвечает, что его мама умерла, и хнычет еще жалобнее.

Я вытягиваю ноги под передним креслом.

Кто был тот, другой малыш, который сказал, вытаращив глазенки, без малейшего признака печали: «Моя мать? Она умерла, моя мать!»

Сейчас вспомню.

Это было в 1962 году, мы жили в маленькой двухкомнатной квартирке на улице Андре Антуана, между площадью Пигаль и метро «Аббесс». Мне вспоминается лицо маленького Антуана Дуанеля, накануне пропустившего уроки в школе. Его старый учитель потребовал объяснений. «Это из-за матери, мсье, она умерла!» Я засмеялся — наверное, слишком громко — и получил чувствительный тычок локтем в бок от Жанны, которой помешал благоговейно слушать маленького Жан-Пьера Лео. Она сказала мне, что если у нас с ней когда-нибудь будет ребенок, то она хочет, чтобы он был похож на него. Во время сеанса я усиленно размышлял, как объявить Жанне, что наш отъезд в Австралию отсрочен, несмотря на кучу документов, которые нам пришлось заполнять, и даже несмотря на свидетельство о браке. Я знал, что она будет дуться на меня весь остаток вечера. И трусливо подумал, что можно ведь сказать ей об этом через день-два. Мне не хотелось омрачать нашу годовщину. Десять лет со дня нашей первой встречи. В конце концов, было только 3 мая. Ничего страшного, если мы насладимся летом здесь, а потом еще раз там, в декабре. Жанна всплакнула при виде парнишки, очарованного Парижем, который он впервые увидел сквозь окошечко автозака. Мне очень понравились «400 ударов» — несмотря на то, что фильм был черно-белый. Спускаясь по широкой лестнице, Жанна рассказала, что этот режиссер с тех пор снял еще один фильм, под названием «Стреляйте в пианиста»,[6] и заставила меня обещать, что мы сходим посмотреть его перед отъездом в Австралию.

Значит, вот он какой, этот знаменитый Вонг Йи. Комок нервов, тугие мускулы. Он раздает затрещины целой шайке типов в черных трико.

Интересно, что стало с Жан-Пьером Лео? Я хожу в кино только раз в десять лет. И всегда только в этот кинотеатр. Какой бы фильм ни показывали. Я так люблю этот бельэтаж. И свое место — № 158. Я глажу красное бархатное сиденье кресла № 159, того самого, где некогда сидела она, положив ногу на ногу.

В конце концов я осмелился. Взглянуть на них, только и всего. Две коленки, белевшие в темноте. И ноги выше колен, до подола коротенькой юбочки из шотландки. Затем окинул взглядом белую блузку, высокую, как у кариатиды, грудь и опустил глаза, отодвигая миг, когда я увижу ее профиль. В новостях от студии «Гомон» сообщалось, что в Австралии ждут молодых людей, владеющих какой-либо стоящей профессией. Юная очаровательная мордашка. Я влюбился с первой же минуты, там, в зале, сидя на месте № 158, сраженный наповал этой клетчатой юбочкой, этими подведенными ресницами. 3 мая 1952 года. Реклама крема Vitabrille & Vitapointe, на который мне было плевать так же, как Фернанделю, закупоренному в своей красной гостинице.[7] Мне было тогда двадцать лет, и я страстно ждал антракта, чтобы пригласить ее в буфет. Но она отказалась: внизу, в партере, сидели ее родители. «Мое имя? Жанна, а зачем вам?.. В следующее воскресенье? Зависит от того, какой будет фильм, мой отец ходит только на Фернанделя. Где-где? Здесь? Ладно. Значит № 158 и 159. Ну, до воскресенья».

Сегодня среда, это уж точно. Вон и мальчишки пришли в кино.[8] От неудобного кресла болит спина. К этому времени Вонг Йи успел сломать три или четыре. Я имею в виду спины. С этим парнем лучше не ссориться, когда он встает с левой ноги. Вот он учит крестьян отбиваться от врагов мотыгами и граблями. Слышу, как внизу кто-то свистит. Публика орет: «Четкость! Четкость!» Странно, лично я не замечаю никакой расплывчатости. Хотя мне трудновато следить за тем, что происходит на экране. Глаза уже не те. В тот день, когда я это понял, мне стало сильно не по себе. Я же всегда был первым в стрельбе из карабина; тир находился как раз напротив кинотеатра. «Какой приз ты хочешь, любимая? Еще одного мишку?» Разумеется, я не стал тогда покупать себе очки из чистого самолюбия. На широком экране Вонг Йи предстает перед нами трехметровым гигантом. Он с соратниками возвращается на экран, их двадцать или тридцать, а вот и их противники появились из-за гор. Можно даже выбирать, что хочешь смотреть. На «Лоуренсе Аравийском» мы с Жанной заблудились в пустыне. На «Живаго» — плутали в снегах. Но, признаюсь, самое сильное впечатление на меня произвели языки пламени. Что да, то да. И как раз в день нашей годовщины.

3 мая 1972 года. «Адский небоскреб».[9] Тридцать пять этажей, охваченных огнем. Невиданное зрелище. Кажется, именно тогда Жанна последний раз схватила меня за руку. В тот день я с трудом вытащил ее в кино. «Годовщина нашей встречи? Ну что за ребячество! — так она говорила. — И потом, мне некогда». Ей нужно было написать письмо в Министерство образования, с отказом от перевода в Гренобль. Притом даже не из-за меня. Она просто не хотела расставаться со своим классом из тридцати пяти учеников, вот в чем была причина. Тридцать пять малышей — и ни одного ее собственного. А в чулане пылились выигранные в тире плюшевые мишки. Но это была не моя вина. Не совсем моя.

Меня вырвал из дремоты треск порванной пленки. Вспыхнул свет, и это как раз было приятно. Словно антракт начался. Внезапный покой, которым наслаждаешься, зная, что скоро фильм продолжится. Но мальчишки — эти ничего не хотят знать, они возмущены до глубины души. Механик входит в зал и объявляет, что ждать придется не меньше пяти минут. Можно пока выпить чего-нибудь в баре. Я подумал, что за это время, глядишь, и Жанна подойдет.

Отпивая лимонад, я бросил взгляд на улицу. Чья-то заскучавшая овчарка подошла и обнюхала мои ботинки. Я стал разглядывать афиши ближайших фильмов. «Мачисте и сто гладиаторов». «Любовницы Дракулы». Повезло мне, что я попал на фильм про каратэ, — не люблю фильмы ужасов, даже старые, те, которые знаешь наизусть от слова до слова. И Жанна тоже не любит. Троица юных крикливых Вонг Йи, распираемых энергией, взялась крушить в технике кунфу один из флипперов. Вывеска «БАР-КУРИТЕЛЬНАЯ-ИГРОВЫЕ АВТОМАТЫ» судорожно мигает над моей головой, и я спрашиваю себя, продержится ли бельэтаж до 3 мая 2002 года. Если, конечно, меня еще будут носить ноги. И если тогда еще будет существовать кино. И если Жанна опять не забудет прийти. Интересно, какой фильм покажут в тот день? Каратэ в космосе? Кибернетическое порно? Интерактивный пеплум? Нам машут, давая понять, что сеанс возобновляется.

Я начинаю думать, что этот Вонг Йи — герой народной драмы, а его странный способ сражаться — не что иное, как мистический танец. Но все равно ни один кадр из этого фильма меня не захватывает, я снова погружаюсь в грезы о прошлом. Что же здесь показывали 3 мая 1982 года?