Стэнтон принял дымящуюся чашку, но не ответил на сопровождавшую ее теплую улыбку.

– Мне как-то все равно, профессор, – сказал он. – Для меня Рождество уже ничего не значит.

– Оно знаменует рождение Спасителя, – заметила Маккласки. – А это кое-что значит.

– Меня этот парень не спас.

– Возможно, он с тобой еще не закончил.

Стэнтон одарил ее долгим тяжелым взглядом. Конечно, уважение к ней безмерно, но всему есть предел.

– Я очень надеюсь, что не услышу совет искать утешение в религии, – пробурчал он.

– И в мыслях не было. Я не считаю, что религия должна утешать. Вот почему англиканцы не преуспели – они старались утешить. В глубине души люди хотят костра и серы. Они мечтают о жестком мстительном Боге, который повелевает и карает за непослушание. Оттого-то нынче пророк Магомет так популярен. Я сама подумывала о переходе в ислам. В Аллахе, по крайней мере, есть какой-то задор. Но, понимаешь, я не смогу отказаться от выпивки. Кстати, как насчет глотка бренди? Ты наверняка продрог.

В половине девятого утра Стэнтон хотел отказаться от спиртного, но Маккласки, не дожидаясь ответа, цапнула бутылку, стоявшую между ее распухших лодыжек. Фыркнув на устрашающую картинку циррозной печени, обязательную на этикетках алкогольной продукции, она щедро плеснула бренди в чашки.

– Когда требуется утешение, я, честно говоря, предпочитаю хряпнуть, а не молиться.

– Мне это не надо. Я выпил целое море. Не помогает.

– Но уж коль Рождество, будем здоровы! – Профессор чокнулась с чашкой Стэнтона, звучно подула на чай и, сделав добрый глоток, удовлетворенно выдохнула.

– Ладно, в чем дело-то? – спросил Стэнтон. – В письме говорилось о необходимости срочно увидеться. Что стряслось?

– Ты был в Шотландии, да? – вопросом ответила Маккласки. – Я переговорила с твоим полковником.

– Откуда ему знать, где я? Он меня выгнал взашей.

– За тобой приглядывают. Боятся, что ты начнешь балаболить о своих сногсшибательных секретных миссиях. Чтоб заработать кучу денег.

– Я не хочу кучи денег. И никогда не хотел. Пора бы уже им это усвоить. И потом, даже если придурку известно мое местонахождение, какого черта он вам рассказывает? Я-то думал, в полку исповедуют сдержанность.

– Полковник наш выпускник. Даже сейчас это кое-что значит.

Хью кивнул. Конечно, значит. Даже сейчас. В стране, разделенной всевозможными общественными барьерами – сектантскими, религиозными, расовыми, половыми и финансовыми, – старые узы не распадались. В этот особый круг входили по рождению, а мать Стэнтона работала водителем автобуса. Обучение в Кембридже на военную стипендию стало его первым знакомством с теневой деятельностью «системы однокашников», и сейчас удивлявшей.

– Ну хорошо, что вам нужно? – спросил Стэнтон. – Зачем вы меня разыскивали?

– Дойдем и до этого, Хью, дойдем. – В мягком голосе Маккласки проскользнули стальные нотки, от которых съеживались поколения студентов. – Только я сама решу, когда и как.

Стэнтон прикусил губу. Кое-что не изменится никогда. Маккласки по-прежнему профессор, а он студент. Эта иерархия нерушима, что бы ни происходило в жизни. Воспитанники Маккласки становились министрами, послами или, вот как он, увенчанными наградами вояками и прославленными авантюристами. Но стоило им оказаться в старинном кресле эпохи королевы Анны и ощутить на себе буравящий взгляд налитых кровью глаз из-под густых кустистых бровей, как они вновь превращались в восемнадцатилетних студентов. Эти брови, прозванные «кустарник Маккласки», сейчас были нелепо подведены иссиня-черной краской. «Если уж чернить брови, стоило бы маленько их проредить», – подумал Стэнтон, прихлебнув чай. Даже сквозь вкус коньяка он распознал любимый профессорский сорт. «Английский завтрак» с клубничным оттенком. Пятнадцать лет его не пил.

– Я был в горах, – уступил Стэнтон. – На дальних северо-западных вершинах. Жил в палатке над озером Лох-Мари.

– Поди, промозгло.

– Слегка.

– Бичевание вкупе с очищением, да?

– Я просто надеялся, что физические тяготы помогут отвлечься.

– Разумеется, не помогли.

– Нет.

– Блажь и дурь.

– Вероятно.

– Если уж невтерпеж, хандрить мог бы и в тепле.

– Видимо, я надеялся, что помру от голода или переохлаждения.

– Матерь божья! Серьезно? А почему просто не застрелиться?

– Самоубийство не по мне.

– А-а-а. На случай жизни после смерти. Понятно. То есть ты рассчитывал, что в борьбе со стихиями мать-природа сделает за тебя всю работу и ты с чистой совестью отправишься в небытие?

– Да, такая мысль, наверное, была.

– Но, к несчастью, ты Кремень Стэнтон. Тот, кого ничто не может убить. На камнях вдосталь съедобного лишайника. Подо льдом шныряет лосось, которого можно проткнуть острогой. Полно сучьев и вереска, чтобы построить шалаш. В колледже все смотрели твои ролики, Хью. Мы ужасно гордились тобой. Студенты вечно о тебе расспрашивают. Я рассказываю, как на лекциях ты голыми руками ловил крыс и жрал их живьем.

– Я поймал одну крысу. И уж конечно не съел. Иначе, наверное, подох бы.

– Ты обрастаешь легендами, ничего не попишешь. Кремень наперекор Крутизне. Великолепное шоу. Я скачала все выпуски. Даже внесла деньги. На благотворительность.

Стэнтон поморщился. «Кремень наперекор Крутизне» – неплохое название. Уж лучше всякой фигни типа «Человек против дикой природы». Опыт подсказывал, что человек никогда не противостоит дикой природе, поскольку той безразлично, жив он или мертв. Вступая в схватку с природой, человек всего лишь проверяет себя. Вот почему Стэнтон так озаглавил свои любительские видеоролики. Но он сделал глупость, использовав свое старое армейское прозвище. Одно дело, когда товарищи считают тебя безбашенным сукиным сыном и величают Кремнем, но под той же кличкой светиться в сети – это уже выпендреж.

– Просто чтобы выразить сочувствие и все такое, – чуть мягче сказала Маккласки. – По поводу несчастья. Хотела послать… письменные соболезнования. Ужасный случай.

Она помешивала чай, вид у нее был чрезвычайно удрученный.

– Случай? Я не считаю это случайностью, – ответил Стэнтон. – Это было убийство.

Маккласки оторвала взгляд от чашки:

– Вот как? Серьезно?

– А как еще это назвать? Женщину с двумя детьми насмерть сбивают на «зебре». И скрываются.

– Ну да, в таком ракурсе…

– Для меня это убийство. Будь моя воля, я бы вынес им смертный приговор и сам привел его в исполнение.

– А я бы стала твоим подручным, – сказала Маккласки. – Но их так и не нашли? Все четверо сгинули?

– Да. Канули в каком-нибудь наркопритоне.

Стэнтон протянул свою кружку. Маккласки плеснула ему бренди.

– Значит, ты взял и отсек свою прежнюю жизнь? – спросила она.

– Наверное, да.

– А что друзья?

– Их было немного. На моей работе без них проще.

– А родственники?

В глазах Стэнтона промелькнуло подозрение:

– Зачем вам это?

– Просто поддерживаю беседу, Хью.

– Не похоже. По-моему, вы что-то выведываете.

– В таком случае ты мог бы учтиво мне ответить, – жестко сказала Маккласки.

Поразительно, как в мгновение ока она перехватила инициативу. Стэнтону доводилось ходить на медведя, но он не мог совладать с Маккласки. Да уж, без умения строить беседу не станешь первым профессором-женщиной в Тринити-колледже.

– Я знаю, что матушка твоя скончалась, – продолжила Сэлли. – Курево, что ли?

– Да, рак легких.

– Удачно. Если уж загнуться, так от того, что доставляет удовольствие. Ты, конечно, единственный ребенок. А где отец?

– Не знаю. Мне все равно. Я никогда его не видел. Послушайте, профессор, к чему эти…

– А женины родичи? – Маккласки не давала себя сбить. – Ведь теперь они и твоя семья. Общее горе и все такое.

Стэнтон пожал плечами – мол, с вами не сладишь.

– Вы никогда не отличались тактичностью, верно? Ну хорошо. Раз вы настаиваете. Нет, я не общаюсь с родителями Кэсси. Они приверженцы нью-эйджа, по сути, хиппи. Так и не примирились с тем, что их дочь вышла за военного, тем более спецназовца, который для них всего лишь террорист в форме. Моя сетевая затея их вообще взбесила – они считали, что я подзуживаю хулиганье убивать редких животных. Я никогда им не нравился, со смертью Кэсси ничего не изменилось. Мы не виделись с похорон.