чувствовала себя увереннее. Мне больше нравилось видеть ее напуганной.

Когда выяснилось, что психолога нет и в лагере, решимости у топографа поубавилось. Вместе с психологом исчезла половина припасов и бoльшая часть оружия – либо она взяла все это с собой, либо где-нибудь спрятала. Так или иначе, мы знали, что она жива.

Думаю, вы представляете наше с топографом замешательство. Мы – ученые, наша задача – наблюдать за природными явлениями и следствиями человеческой деятельности. К встрече со сверхъестественным нас не готовили. Было бы легче, будь у нас конкретный противник, но нет, все шло наперекосяк. Экспедиция длилась меньше недели, а наша группа уже потеряла троих: лингвиста (на границе), затем антрополога, а теперь еще и психолога.

– Все, я сдаюсь. – Топограф бросила винтовку и упала в кресло перед палаткой антрополога. – Я тебе поверю. Пока. Потому, что выбора у меня нет. Как и версий получше… Что будем делать?

Я в очередной раз перерывала палатку антрополога. По-прежнему ничего. Меня до сих пор пробирала дрожь при мысли о том, что с ней случилось. Она погибла не сама, ее заставили, и если все произошло так, как я себе представляла, то антрополога убило не чудовище, а психолог.

– Что будем делать, черт побери? – громко повторила топограф, не дождавшись от меня ответа.

Я вылезла из палатки.

– Изучим образцы, которые я собрала, проявим пленки… А завтра, наверное, еще раз спустимся в башню.

Топограф хрипло рассмеялась. На ее лице отразилась внутренняя борьба, видимо, с тенью какого-то внушения. Наконец, она взяла себя в руки.

– Нет. Я туда больше не вернусь… И это туннель, а не башня.

– Твои предложения? – спросила я.

Словно пробившись через какой-то барьер, она заговорила быстрее и увереннее:

– Вернемся к границе и будем ждать извлечения. Мы не в состоянии выполнить задачу, и если ты права, то психолог где-то поблизости и что-то замышляет, даже если это просто оправдания. А если на нее кто-то напал, и она ранена или убита?… Тем больше причин убраться отсюда как можно дальше.

Она достала сигарету из индивидуального запаса и закурила. Затянувшись, она выдохнула два больших клуба дыма через нос.

– Нельзя возвращаться, – сказала я. – Еще рано.

Несмотря на то, что произошло, я не была готова все бросить и уйти.

– Тебе правда здесь нравится? – В ее словах звучал не столько вопрос, сколько жалость и отвращение. – Думаешь, тебе все по плечу? Вот что я тебе скажу: даже на учениях, где отрабатывают неудачный исход операции, шансов выжить куда больше.

Похоже, эти слова были продиктованы страхом. Я решила прибегнуть к тактике, позаимствованной у психолога.

– Давай сначала изучим то, что принесли с собой, а затем решим, что делать дальше. Граница никуда не убежит. – А еще до нее четыре дня ходу.

Топограф снова затянулась сигаретой, переваривая эту мысль.

– Тоже верно, – уступила она.

На самом деле все было не так просто. Да, возможно, она и перейдет границу, но домой вернется лишь безликая тень, как случилось с моим мужем. Впрочем, озвучивать эту мысль я не стала. Пускай хотя бы надеется, что выход есть.

Остаток дня я, склонившись над микроскопом, изучала образцы на самодельном столе рядом с палаткой. Топограф занялась проявкой пленки в нашей импровизированной фотолаборатории (изматывающий процесс для тех, кто привык к цифровым фотографиям, которые достаточно загрузить в компьютер). Пока снимки сушились, она принялась еще раз просматривать карты и документы, оставленные предыдущей экспедицией.

Образцы будто издевались надо мной, и это было совсем не смешно. Клетки биомассы, из которой состояли слова на стене, имели необычное строение, но в пределах допустимого. Или же они просто феноменально мимикрировали под сапрофиты. Я сделала себе зарубку в памяти: взять образец со стены за словами. Надо узнать, как глубоко волокна укоренились в стене, есть ли узелки под ними, и являются ли они, соответственно, формой защиты.

Строение тканей существ-ладошек толкованию не поддавалось. Выводов из них тоже сделать было нельзя, так как в образцах отсутствовали клетки – только цельная янтарного цвета масса с пузырьками воздуха. Для себя я нашла такое объяснение: – либо образец испорчен, либо очень быстро разлагается. Еще меня посетила мысль, что образец реагировал на мое присутствие, потому что во мне поселились споры неизвестного организма, но проверять эту гипотезу было не на чем. Мне недоставало необходимой