стрелять, ей было бы легче, но нам оставалось лишь воображать.

Десятком ступенек выше, откуда все еще можно было видеть антрополога, я нашла две группы следов напротив друг друга. Одни следы принадлежали антропологу, другие – ни мне, ни топографу.

У меня в голове что-то щелкнуло, и я отчетливо увидела, что произошло. Посреди ночи психолог разбудила антрополога и гипнотическим внушением заставила пойти с ней в башню. Они спустились сюда, и психолог отдала антропологу приказ, причем наверняка знала, что это самоубийство. Антрополог, не в силах противостоять гипнозу, подошла к существу, которое писало слова на стене, и попыталась взять образец, за что и поплатилась жизнью. Смерть ее, скорее всего, была мучительной. А психолог сбежала. И точно, спустившись назад, я не нашла ни одного ее следа ниже той точки.

Что я чувствовала по отношению к антропологу – беспомощной и лишенной выбора? Жалость? Сочувствие?

– Нашла что-нибудь? – нетерпеливо спросила топограф, когда я вернулась.

– Антрополог была здесь не одна. – И я рассказала топографу свою версию.

– Но зачем это психологу? – спросила она. – Мы ведь все равно собирались прийти сюда утром.

У меня сложилось ощущение, что мы говорим на разных языках.

– Понятия не имею, – сказала я. – Она нас гипнотизирует, и не только для того, чтобы успокоить наше сознание. Возможно, у экспедиции иные цели, но нам их не сообщили.

– Гипноз, – хмыкнула она скептически. – Откуда ты знаешь? Как ты вообще можешь знать?

Судя по голосу, она злилась. Трудно сказать, на меня лично или на мою версию, но так или иначе я ее понимала.

– Потому что он на меня отчего-то больше не действует, – объяснила я. – Перед тем как отправить нас сюда, она загипнотизировала тебя, чтобы ты выполнила свой долг. Я видела, как она это делала.

Я хотела раскрыться перед топографом, рассказать ей, как стала невосприимчивой, но посчитала, что это будет ошибкой.

– И ничего не предприняла? Даже если это правда…

По крайней мере, она допускала такую возможность. Видимо, эпизод все же оставил какой-то отпечаток у нее в памяти.

– Я скрыла от психолога, что гипноз на меня не действует.

А еще я хотела спуститься сюда.

Топограф молча обдумывала мои слова.

– Хочешь верь, хочешь нет, – сказала я, – но одно я знаю наверняка: когда поднимемся, нужно быть готовыми ко всему. Возможно, нам придется скрутить или даже убить психолога. Мы ведь не знаем, что она замышляет.

– А с какой стати ей что-то замышлять? – спросила топограф.

Была в ее голосе ненависть или просто страх?

– Потому что у нее, в отличие от нас, вероятно, свои приказы, – объяснила я ей, как ребенку.

Она не ответила, и я посчитала это знаком того, что она начала склоняться к моей идее.

– Я должна идти первой, потому что она не может на меня воздействовать. А ты надень их. – Я дала ей пару запасных берушей. – С ними, думаю, получится противостоять гипнотическому внушению.

Она нерешительно взяла их.

– Нет, поднимемся вместе.

– Плохая затея.

– Мне плевать. Одну я тебя не отпущу. Я не собираюсь ждать здесь, в темноте, пока ты со всем разберешься.

Я поразмыслила над этим и сказала:

– Хорошо. Но если я увижу, что она пытается подчинить тебя, я буду вынуждена остановить ее. – Хотя бы попытаюсь.

– Если все было так, как ты говоришь, – произнесла топограф. – Если ты не врешь.

– Не вру.

Она сменила тему:

– Что будем делать с телом?

Значило ли это, что мы договорились? Надеюсь, что да. Или, может, она попытается обезоружить меня по пути наверх. Может, психолог уже «подготовила» ее на случай подобного развития событий.

– Оставим антрополога здесь. Лишний груз нам ни к чему, к тому же неизвестно, какой инородный материал мы с собой принесем.

Топограф кивнула. По крайней мере, ей было не до сантиментов. Мы обе знали, что от антрополога в этом теле ничего не осталось. Я старалась не думать о последних мгновениях ее жизни, об ужасе, который она испытывала, выполняя приказ, внушенный