глаза.

– Ты сказала, что видела человека, опершегося на стену. Мы идем не за ним, но он, скорее всего, имеет отношение к лишним следам. Ты это знаешь. Давай рискнем и посмотрим, что там такое, а затем повернем назад. Что бы там ни было, дальше мы не пойдем, обещаю.

Топограф кивнула. Обещания того, что это предел, что дальше идти не надо, оказалось достаточно, чтобы ее успокоить. Разберемся с этим, и ты снова увидишь солнце.

Мы продолжили спуск. Теперь ступени казались особенно скользкими (хотя, может, просто от того, что тряслись ноги), и мы шли медленно, опираясь на пустую стену по правую руку. Башня молчала, затаив дыхание, ее пульс замедлился и звучал как будто в отдалении. А может, биение крови в висках заглушало все звуки.

Завернув за угол, я увидела тело и сразу же посветила на него фонариком. Секунда промедления – и у меня не хватило бы смелости. Тело принадлежало антропологу. Она сидела, привалившись к левой стене: руки сложены на коленях, голова склонена, как в молитве, изо рта сыплется что-то зеленое. Одежда ее казалась странно расплывшейся, от нее исходило золотистое свечение – едва заметное и, скорее всего, невидимое для топографа. Мои опасения о судьбе антрополога подтвердились. Теперь меня заботило только одно: психолог нам солгала. При мысли, что она стоит наверху и стережет вход, мне стало дурно.

Я подняла руку, приказывая топографу остаться позади, а сама прошла вперед, пронзая фонариком темноту. Отойдя от тела на некоторое расстояние и убедившись, что на лестнице внизу никого нет, я поспешила назад.

– Посторожи, пока я осмотрю тело, – сказала я.

Я решила умолчать о том, что почувствовала какое-то медленное шевеление внизу.

– Это все-таки тело? – спросила топограф.

Может, она ожидала нечто более странное. Может, она думала, что человек просто спит.

– Да, тело антрополога, – сказала я, и по тому, как она напряглась, было видно, что до нее дошло.

Не говоря более ни слова, она протиснулась мимо меня и встала прямо за телом, направив винтовку в темноту.

Я осторожно присела рядом с антропологом. От ее лица практически ничего не осталось, лоскуты кожи покрывали странные ожоги, нижняя челюсть вырвана какой-то нечеловеческой силой, на груди образовался холмик зеленого пепла, высыпавшегося изо рта. Руки лежали на коленях ладонями вниз, сожженная кожа почти везде превратилась в тонкую пленку. Ноги ниже колен отсутствовали, а выше – сплавлены вместе. Одного ботинка не хватало, другой обнаружился у противоположной стены. Рядом с телом были разбросаны пробирки – такие же, как у меня. Неподалеку валялась раздавленная черная коробочка.

– Что с ней случилось? – прошептала топограф.

Она нервно оглядывалась то на меня, то опять в темноту, боясь, что это еще не конец: как будто ожидала, что антрополог сейчас превратится в зомби и оживет.

Что я могла ей ответить? «Не знаю»? Эти слова как нельзя лучше описывали наше положение. Мы не знали ничего.

Я посветила на стену над антропологом. Пару метров текст съезжал то вверх, то вниз, но дальше выравнивался:

…тени из пустоты, подобно гигантскому цветку, расцветут в черепе и раздвинут границы сознания так далеко, как человеку и не снилось…

– Мне кажется, она помешала тому, что писало текст, – предположила я.

– И оно сделало с ней такое? – Топограф почти умоляла меня найти другое объяснение.

Но другого объяснения не было, и я молча вернулась к осмотру тела, а она продолжила сторожить.

Биолог – не следователь, но я начинала думать, как следователь. Я осмотрела пол со всех сторон и увидела отпечатки ботинок – своих и топографа. Мы основательно затоптали то, что было до нас, но кое-что сохранилось. Судя по всему, существо (что бы там себе ни представляла топограф, я никак не могла поверить, что это человек) резко развернулось, очевидно, в ярости. Вместо плавно сползающих овалов слизь образовывала закрученную против часовой стрелки спираль, а «ноги», как я их мысленно окрестила, вытянулись и сжались. Поверх круговорота тоже виднелись отпечатки подошв. Я подобрала ботинок антрополога, стараясь не затоптать оставшиеся улики. Следы в середине круговорота действительно принадлежали ей. По всему складывалось, что она шла, прижавшись к правой стене.

В голове у меня начала выстраиваться картинка: вот антрополог крадется в темноте, пытаясь разглядеть создателя текста. Разбросанные вокруг тела мерцающие стеклянные пробирки наводили на мысль, что она собиралась взять образец. Как безумно и глупо! Она не отличалась ни импульсивностью, ни храбростью, и никогда не пошла бы на такой риск. Я постояла минуту, затем прошла по ее следам вверх по лестнице, велев топографу оставаться на месте. Она заметно нервничала. Может, будь в кого