Состояние у меня, как обычно после встреч с Энн, было таким, что сил не хватало даже не то чтобы рукой шевельнуть. Чтобы поднести бокал к губам, мне требовалось это движение буквально заказывать заранее.

Энн выглядела так же, она сидела напротив, подтянув одну ногу коленом к подбородку и обхватив ее руками, и смотрела куда-то вдаль, в темноту. Я почему-то подумал, что она видит в темноте куда лучше меня. С чего я это взял, сам не знаю, но вот так мне подумалось. Хотя бы потому, что еще тогда, в последнюю нашу встречу в Панаме, в ходе которой меня должны были убить, а я не убил Энн, я вдруг понял, что она уже не совсем человек, да и не может она быть человеком. Она, наверное, им и с рождения не была, но долгая жизнь во тьме и в крови убила в ней человека навсегда.

Вообще она чудовище. И я с этим чудовищем сижу в бурлящей теплой водой ванне и вспоминаю, как мы, словно взбесившись, занимались сейчас любовью. Вижу синяки от моих пальцев у нее на плечах, чувствую царапины у себя на спине. Никогда у нас с ней не получалось обойтись без этого, мы всегда теряли контроль над тем, что делаем.

Да, это не любовь. Но это хуже – это предназначение. От него невозможно избавиться и невозможно уйти.

Мы почти не говорили сейчас, избегая любых тем, которые могли разрушить вечер, а разрушить его могло все, потому что между ней и мной все та же смерть, та же кровь, та же тьма. Мы те противоположные полюса, что притягиваются друг к другу, и как полюса, мы бесконечно же друг от друга далеки и никогда не сойдемся.

Росита? Я забыл про Роситу в ту же секунду, как увидел Энн на крыльце. Зачем я к ней приехал? А вот за этим самым, просто не мог терпеть больше после того, как узнал, где ее найти. И она так ни разу и не спросила, зачем я приехал – она и так это понимала. Она просто молчала и так же молча пересела ко мне на колени, лицом ко мне, положив руки за плечи, сказала шепотом: «Давай еще, я знаю, что ты можешь», – и я, к своему уже удивлению, обнаружил, что да, я снова могу, и потом, наверное, еще смогу, если просто не умру от потери сил.

На ночь я у нее не остался. И она знала, что я не останусь, даже не предлагала. С ночью приходит тьма, а тьма это то, что нас делит. Меч разделения. Я вытерся большим мохнатым полотенцем, собрал разбросанную одежду, подобрал и прицепил к ремню кобуру с пистолетом.

– Ковбой, – усмехнулась она. – А ты ведь не стал меня тогда убивать, верно?

– Не смог, – честно ответил я.

– А я собиралась убить тебя.

– А у тебя не получилось. – Я усмехнулся.

– Приедешь еще?

– Не знаю. Сюда… сюда уже нет, наверное.

– А куда?

Я посмотрел ей в глаза, затем сказал, медленно, давая возможность расслышать и распробовать каждое свое слово:

– Если ты бросишь это все… и всех и просто уедешь, хотя бы обратно в Панаму, в свой дом на берегу, то туда я приеду. Сюда… лучше, если я здесь больше не появлюсь. Для тебя лучше. И для меня, наверное, тоже, потому что хоть ты для меня и порождение дьявола, но я в тебе нуждаюсь больше, чем нуждался в чем-то еще в этой жизни, понимаешь?

– Я понимаю, – просто ответила она.

Но кроме этого она не сказала ничего. Мы закончили этот разговор долгим поцелуем на крыльце, после чего я сел в «Гранд Чероки» и выехал за ворота ее усадьбы. Отметив для себя, что надо будет проверить машину на маячки. Нет, я точно знаю, что она бы сейчас этого не сделала, я ее уже хорошо научился чувствовать, но я все равно проверю. Потому что есть стандартные процедуры. И еще проверю, есть ли за мной «хвост». Привет, реальный мир!

Телефон зазвонил почти сразу после того, как я свернул с подъездной дорожки дома Энн на шоссе. На дисплее высветилось «Росита». Ответил я сразу, потому что так она текстит, если ничего срочного, и какие-то непрочитанные сообщения у меня есть. Пока я сидел в джакузи с Энн, телефон позвякивал, сообщая о поступающих.

– Guapa?

– Папи, я нашла еще кого-то из них. – Голос у нее был взволнованный, и она явно старалась говорить потише.

– В Сидоне?