– Сколько ты тянул с этим? Полгода?

– Около того. – Я развалился на оттоманке и вновь уставился в потолок. – Никак не подворачивался подходящий случай. А ты все испортил. Ты даже не представляешь, в какие неприятности меня втравил.

– Обвинять других в собственных бедах – это естественная защитная реакция психики, но если ты выберешь этот путь, то никогда не преодолеешь собственных слабостей, – выдал поэт как по писаному. – Леопольд, я хорошо тебя знаю, понимаю, сколь непросто тебе сходиться с людьми. Да, я поступил неправильно, решив подтолкнуть тебя, но мои намерения были чисты! Тебе стоило бы давным-давно набраться смелости и рассказать о своих чувствах!

– Так, значит, это я сам во всем виноват?

– А кто же еще? – удивился Альберт.

– Ну ты и гад! – выругался я. – Бессовестный подонок!

– Скажи честно: ты бы решился заговорить с ней о своих чувствах, не подтолкни я тебя к этому?

– Ты мой психиатр? – окрысился я.

– Я просто хотел помочь!

– Не делай так больше. То, о чем мы разговариваем, только нас и касается. Ты решил вылечить мигрень усекновением головы, понимаешь? Что, если я донесу о пасквилях на ее императорское величество, встревоженный твоим пристрастием к алкоголю? На каторге тебе точно придется расстаться с этой пагубной привычкой!

– Я подумаю об этом, – пообещал поэт, как-то подозрительно быстро капитулируя перед моими доводами. Обычно он не упускал возможности поспорить, но сегодня выглядел непривычно рассеянным; казалось, его мысли витают где-то далеко-далеко.

Альберт приник к мундштуку кальяна, обессиленно упал на подушку и выпустил к потолку длинную струю ароматного дыма, который и без того настоящим облаком плавал под потолком.

– Слишком много дыма, – пожаловался я. – На улице дым, здесь дым…

Вопреки обыкновению мой приятель никак на это заявление не отреагировал, он какое-то время молча лежал на диване, а потом вдруг приподнялся на одном локте и спросил:

– Не желаешь отведать лимонного сорбета?

– Не откажусь, – решил я, хоть и заподозрил в этом невинном на первый взгляд предложении некий скрытый подвох.

Альберт дернул шнурок звонка, вызывая прислугу, и вновь приник к трубке кальяна. В мою сторону он не смотрел и лишь загадочно улыбался, явно лелея в уме какую-то гадость.

Когда пару минут спустя скрипнула дверь и я обернулся, то испуганно вздрогнул при виде скользнувшей в комнату тени. Но не успел еще сдернуть с носа очки, как бесплотная фигура отступила в сторону от светившей ей в спину электрической лампочки и обернулась невысокой стройной девушкой, черноволосой и миловидной.

– Господин, – склонилась та над оттоманкой и протянула мне небольшой деревянный поднос с хрустальным кувшинчиком и высоким бокалом.

– Благодарю, – отозвался я после секундного замешательства и принял угощение.

Девушка, оставляя за собой шлейф тонкого цветочного аромата, прошествовала к дивану поэта, там грациозно развернулась, и на фоне занавешенного окна четко высветился классический профиль с аккуратным носиком и высоким лбом. А вот очертания фигуры так и остались скрыты длиннополым одеянием.

– Альберт, дорогой, что-нибудь еще? – чарующим голосом поинтересовалась девушка.

– Нет, любовь моя, – ответил поэт и взмахом руки отпустил свою новую пассию, – можешь идти…

Та, легонько покачивая бедрами, вышла в коридор.

– Красавица, да? – мечтательно улыбнулся поэт. – Ты бы слышал только, как она поет! А как движется в танце! Настоящее сокровище!

Я наполнил мутным напитком высокий бокал и спросил:

– И где же ты откопал эдакое сокровище?

В коридоре послышался заливистый смех.

– Моя родина – Геликон! – вновь заглянула к нам девушка. – Это в Беотии, очаровательное место! Вам стоит непременно съездить туда, таких видов…

– Кира! – шикнул на подругу поэт; та осеклась и поспешно прикрыла дверь.

Я отпил лимонного сорбета и кивнул:

– Отлично.