Пулемет мне пришлось бросить. Пусть остается на площадке, а всех присутствующих пригласили вниз. Пригласили в высшей степени вежливо, но при этом дали понять, что отказ не примут ни в какой форме. Ну да я человек сговорчивый, даже не думал ничего против сказать.

Винтовка осталась при мне, как и допотопный мушкет. Ну и пистолет-пулемет так и лежит в рюкзаке, мало кто знает, что он вообще у меня есть. Только применять их будет непросто. В примчавшемся на подмогу отряде около шести сотен солдат — сила немалая. Фанатики, издали пересчитав противника, не стали надеяться на покровительство своего божества и убрались туда, откуда пришли. Их никто не преследовал, потому что у подкрепления не оказалось заводных лошадей, и двигаться сюда им пришлось быстро, кони сильно устали. В общем, ни единого шанса на успех погони. Вместо этого новоприбывшие взяли пост под свой контроль, ненавязчиво окружив нас со всех сторон и контролируя каждый шаг. Так что толку от оружия нет: пока прицелишься, со всех сторон расстреляют, а потом еще саблями порубают.

Да и какой смысл устраивать заварушку? Ничего ведь пока не ясно. Обращаются вежливо, но всем понятно, что судьба наша болтается на тончайшей ниточке. Ни солдат, ни примазавшихся к ним личностей вроде меня и Мюльса мятежники не любят. И наш генерал, засевший сейчас в палатке с прибывшими офицерами, занимается в том числе и тем, что пытается спасти наши шкуры. Ну и свою заодно. От итогов переговоров все зависит.

Здешние инсургенты знали толк в походной жизни. Откуда-то появилось великое множество разнокалиберных котлов, убитых лошадей сноровисто разделывали, отбирая лучшие куски. Костры благоухали печеным и жареным мясом, нас тоже не оставили обделенными, так что я впервые в жизни попробовал конину. Не так плохо, как можно подумать, но если говорить откровенно, предпочел бы не обогащать свою жизнь подобным опытом.

Шфарич, обгладывая здоровенную кость, мрачно вещал на тему наших дальнейших печальных перспектив:

— Расстреливать вряд ли станут — чего им патроны переводить. У них в последнее время, как и у нас, на веревку мода пошла. Подвесят на деревьях, и будем болтаться, грифам на радость. Хреновая, скажу вам, смерть. Я много висельников перевидал, некрасиво как-то это. То ли дело пуля, особенно в голову Если бахнешь удачно, мозги в одну сторону, глаза в другую — красота.

Оглядевшись по сторонам, я, желая сгладить эффект от неприятных слов, уточнил:

— На чем, ты говоришь, нас вешать будут? На деревьях? А ты осмотрись и скажи: хоть одно здесь видишь?

— Леон, для такого случая они не поленятся посадить. Уж повесить у этих затейников всегда возможность найдется. Мюльс, а ты чего опять такой бледный? А ну, расскажи нам, как именно свои штаны обделывал, покуда Леон стрелял из твоего пулемета?

Механик ответил другое:

— Я, кажется, узнал одного. Ну из офицеров, которые приехали. Это сам Валатуй.

— И как же ты его узнал, если они все до единого усатые и похожи друг на друга так, будто их один и тот же веселый папаша заделал?

— Вроде точно он.

— Ты видал его разве?

— Нет, но приметы помню, листовки на каждом углу одно время висели. Там написано было, что глаза у него разного цвета. А у главного они такие как раз.

— Интересно мне, как же ты это рассмотрел?

— Ну я не это рассмотрел, просто заметил, что странный у него какой-то взгляд.

— Ты такое не говори лучше, а то беду накличешь. Валатуй, по слухам, всего лишь одно слово знает — повесить. Строго у него все поставлено. А я, Мюльс, хочу от пули в башку помереть, ну или там в старости, на бабе горячей, когда сердце не выдерживает. Грифов здешних сам корми, у них боязливые за главное лакомство. О! Да там движение какое-то!

От палатки, где решалась наша судьба, поспешно шагал тот самый местный офицер, которого я так бесцеремонно сегодня разбудил.

— Леон! — крикнул он издали. — Тебя вызывают, ступай в палатку. И вещи свои возьми.

«С вещами на выход»? И что бы это значило? Впрочем, напрашивается ровно один вариант — генерал решил сыграть «картой демона». Или ему ничего другого не остается, или хочет добиться каких-либо дополнительных преференций, но сейчас я должен подтвердить свое происхождение и по мере сил доказать, что ни о каком мошенничестве не может быть и речи.

Палатка для одного человека просторна, а сейчас здесь собралось восемь не первой чистоты мужчин. Было тесно, душно и смрадно, но никакого недовольства на лицах — на меня все посмотрели с искренним интересом. Один из них с ходу протянул