В свое время, на волне интереса к психологии, мне довелось прочитать немало специальной литературы, и теперь я понимала, что мое состояние не просто «ненормально» — оно с каждым днем становится все хуже, и самостоятельно с этим не справиться. Но я отчетливо понимала и то, что даже великий Архимагистр водной элементали не способен излечить депрессию мановением руки. А это значит, что, вздумай я попросить помощи, придется выбраться из холодного, но безопасного мирка. У меня не было ни энергии, ни желания для такого подвига. А главное — не было цели, во имя которой стоило его совершать.

Однажды Женька ввалился ко мне в комнату и радостно объявил, что мы немедленно отправляемся к Косте Литовцеву, потому что, дескать, Костя надоел уже вопросами обо мне и грозится взять штурмом дворец.

Я покорно спустила ноги с кровати:

— Идем. Что ж ты раньше не сказал.

У Кости задержались допоздна: пили чай, о чем-то болтали. Кажется, я даже пару раз смеялась над чьими-то шутками. Под вечер заглянула Нимроэль. Бесцеремонно осмотрела меня со всех сторон, нашла, что я выгляжу превосходно, только очень бледная и грустная. И, разумеется, для исцеления от того и другого порекомендовала заняться любовью — она искренне верила, что если это чудодейственное лекарство помогает ей от всех душевных недугов, то и для других оно будет столь же эффективно. Раньше меня подобная наивность забавляла (или бесила — в зависимости от настроения), сейчас я лишь равнодушно пожала плечами:

— Ты преувеличиваешь терапевтическое значение секса.

Женька воспринял эту фразу, как образчик моего былого чувства юмора, и принялся с энтузиазмом развивать тему, вогнав в краску впечатлительную Нику. Нимроэль не участвовала в веселье: она долго смотрела на меня с печальной полуулыбкой, потом негромко сказала:

— Не жди его, Юля. Кристоф умер.

— Неужели? — вяло удивилась я. — Кто бы мог подумать.

К горлу подступила тошнота — как тогда, на поляне. Я механически поднялась с дивана, пересекла гостиную. Напряженное молчание в спину остановило меня на первой ступеньке. Я замерла на несколько секунд, пытаясь понять, что делаю не так, потом спохватилась:

— Голова кружится. Пойду полежу.

В гостевой спальне было темно. Сон не шел, и я — за отсутствием привычного шарика от карниза — бездумно прислушивалась к звукам снизу. Мелодичного голоска Нимроэль не было слышно — видимо, она заходила только для того, чтобы посмотреть на меня. Ника хохотала и оживленно рассказывала что-то — порой так громко, что я могла бы разобрать отдельные слова, если бы захотела. Женя против обыкновения говорил тихо, но даже не вслушиваясь в смысл, по одним лишь интонациям — уверенно-ласковым, покровительственным — было понятно, как ему нравится эта смешная девочка с медными волосами. Ну и хорошо. Чем больше они заняты друг другом, тем меньше будут донимать меня ненужным сочувствием. Костя в основном молчал, лишь изредка вставляя отрывистые фразы.

Внезапно разговор стих и почти сразу скрипнули ступени. Я досадливо поморщилась: сейчас придут будить. И точно, через минуту дверь приоткрылась, и Женькин голос осторожно позвал:

— Юль, ты спишь?

Я промолчала. Была слабая надежда, что это вынудит его убраться, но она не оправдалась. Женька бесцеремонно протопал по комнате, остановился рядом с кроватью. Костя поспешил за ним:

— Не буди. Пусть поспит.

— Что скажешь вообще? Как она, на твой взгляд? — тихо спросил Женя.

— Ужасно, — с прямолинейностью врача ответил Костя. — Она все сильнее замыкается в себе.

— Но почему? — Женька был искренне удивлен и расстроен. — Ну, то есть я догадывался, что Вереск ей нравится, но чтоб настолько…

Я резко села на кровати.

— Белль Канто, скажи честно, сколько человек ты убил?

— Я? — опешил Женя. — Ну, если считать здесь, в Эртане… немало, в общем. А что?

— И сколько из них были твоими друзьями?

Он открыл рот — и снова закрыл, так и не найдя подходящих слов.

— Еще вопросы есть? — ровным тоном поинтересовалась я. — Нет? Тогда не могли бы вы обсудить мою личную жизнь в другом месте? Спать хочется.

Не дожидаясь ответа, я снова легла и отвернулась лицом к стене.

— Жень, ты иди, — вполголоса попросил Костя. — Я скоро.

Белль Канто молча вышел. Костя присел на кровать рядом со мной, положил руку на плечо. Почему-то вспомнилось, что так делал папа, когда приходил пожелать спокойной ночи — только он еще поправлял одеяло.

— Юль, поживи у меня.

— Даже не надейся. Чтобы ты торчал тут сутками, как Женька? Ему можно, он и так больной на всю голову, а у тебя жена и двое детей.

— Я не собираюсь надоедать тебе нравоучительными разговорами. Я просто хочу быть рядом.

— Ну почему вы все не можете оставить меня в покое, а? — против воли в моем голосе проскользнуло раздражение. — Со мной все в порядке, понимаешь? В порядке. Если бы я хотела покончить с жизнью, я бы это уже давно сделала. Найрунг-то у меня никто не отбирал. Это было бы символично, ты не находишь?

— Так нельзя, Юлька. Ты уходишь. Ты рядом — и тебя здесь нет, — теплая Костина ладонь нащупала в темноте мои пальцы. Я не выдернула руку, но и не ответила на прикосновение. — Мне очень страшно за тебя, малыш.

Костя был единственным из всех моих мужчин, в чьих устах это обращение звучало естественным — может быть, потому, что он не трепал его понапрасну. Но сейчас в душе ничего не дрогнуло.

Глаза были такими сухими, что делалось больно. Я опустила веки.

— Спать хочется.

— Господин Милославский?

Прошло несколько секунд прежде, чем президент Корпорации поднял взгляд на посетителя. Фиолетовые тени на осунувшемся лице проступили еще резче, даже по сравнению со вчерашним днем. Мало кто узнал бы в этом серолицем человеке с желтыми от кофеина зубами блистательного Германа Милославского, чья обаятельная и уверенная улыбка не сходила с глянцевых обложек бизнес-журналов.

— Гречихин, — устало обронил Милославский. — Есть новости?

— Новостей много, но приятных среди них, к сожалению, нет. Во-первых, нам удалось выяснить, что Василиса Старцева покинула пределы России и сейчас, вероятнее всего, пребывает на территории Евросоюза. Ее сопровождал мужчина. — Гречихин заметил тень надежды в глазах шефа и поспешил уточнить. — Это не он. Мы продолжаем поиски.

— Хорошо, — президент ничем не выдал своего разочарования. — Что там со Старосельцевым? Он еще не пришел в себя?

— Это вторая неприятная новость. Старосельцев скончался, не приходя в сознание.

Милославский до хруста сжал челюсти, но ничего не сказал. В самом деле, что тут можно сказать? Сотрудники, виновные в превышении служебных полномочий, уже наказаны, медики сделали все возможное, чтобы спасти ценного свидетеля (а по совместительству — и главного подозреваемого), но с самого начала было понятно, что Старосельцев («Тварь продажная!») — не жилец.

— Если мне позволено будет высказать свое мнение, — осторожно заметил Гречихин, — вряд ли это было похищение с целью выкупа.

— Сам знаю, — отмахнулся Милославский. — Если бы дело было в выкупе или шантаже, я бы уже давно получил список требований. Но похитители молчат. Значит, либо у них были какие-то другие цели, либо… — президент задумчиво потер подбородок и продолжил после длительной паузы. — Либо это было не похищение. Хотя в такие совпадения верится с трудом. Черт, если бы не вырубились камеры слежения, у нас хотя бы была картинка их встречи со Старосельцевым!

Последняя фраза, сказанная в сердцах, явно ни к кому конкретно не относилась, но начальнику СБ сделалось неуютно. Как ни крути, а все это — и вышедшие из строя камеры, и «паршивая овца» в охране, и эти хреновы «снайперы», которые не придумали ничего лучшего, кроме как ухлопать Старосельцева, — его, Гречихина, профессиональный прокол. И то, что шеф после подобной катастрофы обошелся всего лишь выговором и штрафом (а не придушил провинившегося сотрудника собственноручно, не выбросил из окна и не плюнул сверху на остывший труп) — скорее настораживает, чем утешает. То ли господину президенту нынче просто не до разборок с подчиненными, то ли… готовится мстить по-крупному. Господи, а ведь он еще не знает главного!