отважиться на риск. Я потихоньку открыл люк и выглянул в верхнюю комнату, которая

была пуста. Здесь царили полумрак и прохлада; облицованные мрамором стены казались

светящимися, потому что большую часть нижнего этажа занимал бассейн с гладкой,

бесшумной, но какой-то одушевленной поверхностью.

Опасности не было, и я подал знак Холдену, который вслед за мной выбрался через

люк. Мы постояли так с минуту, привыкая к обстановке и посматривая друг на друга со

сдержанным ликованием, а потом направились к двери, которая вела во внутренний

дворик.

4

Я понятия не имел, что ждет нас снаружи, и невольно напрягал пальцы, готовясь в

нужный момент пустить в ход спрятанный клинок, а Холдену, верно, не хотелось

выпускать из рук меч, и мы собирались оказать достойную встречу и своре злобных

евнухов, и толпе стенающих наложниц.

Вместо всех этих страхов нам открылась картина прямо-таки божественная, какой-

то потусторонний мир, полный покоя, безмятежности и прекрасных женщин. Это был

просторный двор, мощенный черно-белым камнем, с журчащим фонтаном посередине и

обрамленный галереями с витиеватыми колоннами в тени нависающих деревьев и

виноградных лоз. Умиротворяющее место, посвященное красоте, неге, покою и

размышлениям. Журчание и бормотание фонтана было здесь единственным звуком,

несмотря на присутствие людей. Наложницы в ниспадающем серебристом шелке сидели

на каменных скамьях, погруженные в созерцание или занятые рукодельем, или

прогуливались по дворику, бесшумной походкой, невероятно горделивые и осанистые, и

вежливо раскланивались на ходу друг с другом; а между ними сновали служанки, одетые

в такие же одежды, и все равно легко отличимые, потому что они, и молодые, и старые,

были не так прекрасны, как женщины, которым они служили.

Сколько было женщин, столько было и мужчин, стоявших большей частью по

периметру двора, бдительных и готовых услужить по первому зову: евнухов. У меня

отлегло от сердца, потому что никто не обращал на нас внимания; правила зрительных

контактов походили на искусную мозаику. И поскольку мы были здесь чужаками, эти

правила пришлись нам весьма кстати.

Мы встали у дверей бани, наполовину скрытых колоннами и виноградными

лозами, и я безотчетно принял позу, в которой стояли остальные стражи — прямая спина,

руки скрещены на груди, — а взгляд мой метался по двору, выискивая Дженни.

Вот она. Сперва я не узнал ее; взгляд прошел мимо. Но глянув еще раз, туда, где у

фонтана в непринужденной позе отдыхала какая-то наложница, подставлявшая служанке

для массажа ступни, я понял, что служанка и есть моя сестра.

Годы брали свое, и хотя в ней еще угадывалась былая красота, но темные волосы

местами поседели, на увядшем лице виднелись морщины, кожа слегка одрябла, и

обозначились темные круги под глазами: измученными глазами. Была какая-то ирония в

том, что узнать сестру я смог лишь по выражению лица, так свойственному ей в

молодости: надменному и презрительному, когда она смотрела на все свысока. Под этим

взглядом прошло мое детство. Не то чтобы я нашел удовольствие в этой иронии, просто

не мог ее не отметить.

Дженни ощутила мой взгляд и тоже посмотрела на меня. Какое-то мгновение брови

ее хмурились в замешательстве, и я бы очень удивился, если бы она тут же признала меня

по прошествии стольких лет. Но нет. Я стоял слишком далеко. В одежде евнуха. Но

кувшин — кувшин предназначался ей. И, видимо, ее озадачило, почему это за водой к

бассейну пошли одни евнухи, а вернулись совсем другие.

Она еще немного постояла на коленях, выполняя свою работу, а потом, проворно

обходя шелковых красавиц, направилась через весь двор к нам. Я отступил за спину

Холдена, а она, отклонив голову, чтобы не цеплялись виноградные лозы, свисавшие с

портика, остановилась примерно в футе от нас.

Она ничего не сказала — говорить возбранялось — но в словах не было

необходимости. Взгляд ее скользнул к дверям бани и значил он только одно: где моя

вода? На лице у нее, каким бы скромным ни было теперь ее влияние, все-таки читался

отзвук той, былой Дженни, — чувство превосходства, так мне памятное.

Холден под требовательным взглядом Дженни склонил голову и подался к дверям

бани. Я молился, чтобы он услышал мои мысли — надо заманить Дженни внутрь, тогда

наш побег был бы делом решенным. Он разводил руками, показывая, что там небольшая

заминка, и знаками давал понять, что нужна помощь. Но Дженни, вместо того, чтобы

предложить помощь, заметила что-то в наряде Холдена и не пошла к двери, а зацепила

Холдена пальцем, как крюком, развернула его и указала ему на грудь. На пятно крови.

У нее глаза расширились, она перевела взгляд на лицо Холдена и по этому лицу

поняла — перед ней самозванец.

С разинутым ртом она сделала назад один шаг, другой, наткнулась на колонну, и

этот толчок вывел ее из оцепенения, и разинутый рот уже готов был нарушить священный

запрет и воззвать о помощи, но тут я скользнул из-за плеча Холдена и тихо выдохнул:

- Дженни, это я. Хэйтем.

Она нервно оглянулась во двор, где все шло своим чередом, и никому не было дела

до того, что происходит тут, под портиком, потом повернулась ко мне, и глаза ее все

увеличивались и увеличивались, наполняясь слезами, и наконец годы отступили, и она

узнала меня.

- Хэйтем, — прошептала она, — ты пришел за мной.

- Да, Дженни, да, — тихо сказал я, испытывая непонятную смесь чувств, среди

которых явно выделялось чувство вины.

- Я знала, что ты придешь, — сказала она. — Я знала, что ты придешь.

Голос ее делался громче, и я забеспокоился и тревожно глянул во двор. Она

подалась вперед, оттолкнув Холдена, схватила меня за руки, и в ее взгляде появилась

мольба.

- Скажи мне, что он мертв. Скажи, что ты убил его.

Разрываясь меж двух желаний — закрыть ей рот и в то же время узнать, о чем идет

речь — я лишь снова беззвучно выдохнул:

- Кто? Кто мертв?

- Берч! — яростно выплюнула она, и на этот раз ее голос был уже слишком громок.

За ее спиной под портиком шла наложница. Плавной походкой, прямо на нас,

скорее всего в баню. Вид у нее был задумчивый, но на шум она подняла глаза, и ее полная

безмятежность сменилась бешеным испугом — она высунулась во двор и заорала

неизбежное слово, которое мы больше всего боялись услышать:

- Стража!

5

Первый стражник даже не сообразил, что я вооружен, и я щелкнул клинком и

воткнул его стражнику в живот. У него вытаращились глаза, и он хрюкнул мне в лицо

брызгами крови. С надсадным воплем, вывернув за спину руку, я сдернул его с себя, и его

все еще дрыгавшийся труп сбил с ног второго стражника, нападавшего на меня, и оба они

скатились на черно-белые плиты двора. Набежали новые, и начался бой. Краем глаза я

увидел блеснувший клинок и увернулся как раз вовремя, иначе он торчал бы в моей шее.

Изогнувшись, я ухватил противника за вооруженную руку, переломил ее и вогнал свой

клинок ему в челюсть. Я присел, крутанулся и резким пинком сбил с ног четвертого

стражника, а потом, вскочив, топнул по его лицу и услышал, как хрустнул у него череп.

Рядом Холден повалил трех евнухов, но теперь стражники знали что почем и

подходили к нам гораздо осмотрительнее, а мы, укрывшись за колоннами, тревожно

переглядывались и пытались сообразить, как же нам добраться до люка так, чтобы нас не

сцапали.

Догадливые ребята. Двое из них пошли вперед вместе. Мы с Холденом встали

плечом к плечу и отбивались, а справа на нас уже наседала еще парочка стражников.