мы попадем в зал с бассейном пресной воды, под главными банями.

Я лишь удивленно выговорил:

- Долго же вы таили это.

- Иногда козырь в рукаве не помешает, сэр, — он просто просиял от удовольствия.

— Я буду впереди, ладно?

Он вел меня и за всю дорогу не проронил ни слова.

Факелы выгорели, мы бросили их, запалили новые и продолжили путь. Наконец

впереди показался просторный мерцающий зал, и первое, что мы увидели, — бассейн с

мраморными стенами, вода в котором была такой прозрачной, что казалось, она сияет в

тусклом свете, проникавшем из открытого люка, к которому вели несколько ступенек.

Второе, что мы увидели, был евнух, стоявший на коленях, спиной к нам, и

набиравший из бассейна воду кувшином. В высоком белом колпаке и ниспадающих

одеждах. Приложив к губам палец, Холден глянул на меня и стал было красться вперед,

но я придержал его за плечо. Нам нужна была одежда евнуха, и пятна крови нам ни к

чему. Это был человек, стороживший наложниц при османском дворе, а не какой-нибудь

красный мундир из Бостона, и кровь на его одежде просто так не объяснишь. Поэтому я

тихонько задвинул Холдена в туннель и, бессознательно разминая пальцы и пытаясь

сообразить, где у евнуха сонная артерия, приблизился к нему, когда он уже наполнил

кувшин и встал, чтобы уйти.

И тут я шаркнул сандалиями. Звук был крошечный, но эхо вышло такое, словно

рядом извергся вулкан, и евнух вздрогнул.

Я замер и мысленно проклял эту обувь, а он, чуть наклонив набок голову, смотрел

вверх, на люк, и пытался определить, где источник шума. Там он ничего не увидел и тоже

замер, потому что до него дошло, что если звук раздался не сверху, значит, он раздался…

Он глянул по сторонам.

Его внешность — одежда, осанка, коленопреклоненная поза, в которой он

наполнял кувшин — словом, ничто в нем не предвещало, что он может действовать

быстро. И умело. И тем не менее, он рывком развернулся и присел, а я лишь краем глаза

успел заметить его кулак с кувшином, махнувший в меня, да так проворно, что запросто

сбил бы меня с ног, если бы я, в свою очередь, не щегольнул бы таким же проворством и

не увернулся бы.

Я уклонился, и только. Когда я отпрянул от второго удара кувшином, евнух за моей

спиной заметил Холдена. Он кинул быстрый взгляд на каменную лестницу, его

единственный выход. Он взвешивал варианты: бежать или драться. Он выбрал драться.

А все потому, что, как и предупреждал Холден, он был как раз тот самый лютый

евнух.

Он отступил на несколько шагов назад, сунул руку под одежды и достал меч, а

заодно разбил об стену кувшин, чтобы получить второе оружие. С мечом в одной руке и

осколком кувшина в другой он двинулся на меня.

Вход в туннель был слишком узок. Драться с евнухом одновременно мы с

Холденом не могли, а ближе к противнику был я. Переживать насчет пятен крови на

одежде было уже поздно, и чуть отступив, я выдвинул клинок и приготовился к обороне.

Он надвигался неотвратимо, притягивая мой взгляд. В нем было что-то грозное, что-то

такое, что не позволяло мне первым нанести удар, и я понял, что — он сделал то, чего

никогда не делал со мной ни один противник; как сказала бы в прежние времена моя

мудрая нянюшка Эдит — он парализовал меня. Потому что я знал, через какую муку он

прошел, когда его делали евнухом. Человек, вынесший такую муку, не побоится никого,

тем более какого-то неуклюжего олуха, который и подкрасться-то к нему толком не смог.

Он это понимал. Он видел, что парализует меня, и пользовался этим. Именно эта

мысль была в его бесстрастном взгляде, когда меч в его правой руке рассек передо мной

воздух. Стесненный в движении, я кое-как блокировал удар клинком и еле извернулся,

чтобы избежать продолжения атаки с его левой руки, потому что он попытался, и почти

удачно, ткнуть осколком кувшина мне в лицо.

Он не дал мне передышки, вероятно, понимая, что единственный для него способ

разделаться со мной и с Холденом — загнать нас обратно в узкий туннель. Снова

сверкнул меч, на этот раз из-под низа, и снова я отбил его клинком и, скривившись от

боли, предплечьем блокировал очередной удар кувшином и попытался ответить

контратакой, внезапным тычком направив клинок ему в грудь. Он закрылся кувшином,

как щитом, мой клинок воткнулся в препятствие, фаянсовые брызги посыпались на пол и

с плеском отскочили в бассейн. Клинок теперь придется затачивать.

Если я выкарабкаюсь отсюда.

Чертов мерин. Это был первый евнух, который нам попался, и мы тут же

подрались. Я прикрывал собой Холдена и, отставляя назад ногу, старался выгадать себе

чуть больше простора, но это снаружи, а внутренне я пытался пересилить себя.

Евнух бил меня — не по причине какого-то особого мастерства, а просто потому,

что я боялся его. А нет ничего гибельней для воина, чем страх.

Я принял стойку пониже, чтобы в полную силу использовать клинок, и посмотрел

противнику в глаза. На какой-то миг мы застыли, противоборствуя беззвучно, одной

только силой воли. Я выиграл эту схватку. Его превосходство надо мной исчезло, и в его

погасших глазах я прочел, что и он это признает — психологического преимущества у

него больше нет.

Я скользнул вперед, вспыхнул клинок, и теперь уже была его очередь пятиться и

отбиваться — прилежно и безошибочно, но без прежнего куража. В какой-то момент он

даже крякнул и оскалился от напряжения, и я увидел, как на лбу у него тускло заструился

пот. Клинок мой был стремителен. Тесня противника, я снова стал подумывать о том, как

бы не запачкать кровью его одежду. Ход боя переломился; я побеждал, он махал мечом

уже наугад, его атаки становились все более глупыми, и наконец мне выпала удача — я

почти упал на колени и тут же бросился вверх и вонзил клинок ему в челюсть.

Тело его содрогнулось, а руки раскинулись в стороны, как у распятого. Меч его

выпал, и когда рот у него разинулся в беззвучном крике, я увидел там серебристое лезвие

моего клинка. И тело его рухнуло.

Во время боя я оттеснил его к самому подножию лестницы, а люк был открыт. В

любой момент какой-нибудь евнух может поинтересоваться, где же кувшин с водой. И

точно, наверху раздались шаги и над люком прошла тень. Я отпрянул, ухватил убитого за

лодыжки и оттащил подальше, а заодно снял с него и нахлобучил на себя его шапку.

Тут же из люка показались босые пятки евнуха, который остановился на лестнице

и, наклонив голову, всмотрелся в глубину зала. Моя белая шапка на какой-то миг сбила

его с толку, я кинулся к нему, сцапал за одежду, и сдернул с лестницы вниз, хлопнув ему

лбом в переносицу раньше, чем он успел вскрикнуть. Переносица хряснула и сломалась,

глаза у него закатились, он, ошеломленный, сполз по стенке, и мне пришлось придержать

ему голову, чтобы кровь не запачкала одеяние. На миг он пришел в себя и стал звать на

помощь, но этого я не мог допустить. Я прикончил его, страшно ударив основанием

ладони по разбитому носу и вбив сломанные кости в мозг.

Через несколько секунд я взбежал по лестнице и очень тихо, очень осторожно

закрыл люк, чтобы мы могли хотя бы отдышаться, пока к ним не явилась помощь. Ведь

где-то там какая-то наложница дожидалась заказанного кувшина с водой.

Мы, не сговариваясь, нацепили одежду евнухов и нахлобучили колпаки. С какой

радостью я сбросил с себя проклятые сандалии!

Мы оглядели друг друга. На платье Холдена были пятна крови, из носа бывшего

хозяина. Я поскреб их ногтями, но вместо того чтобы стереть, как я рассчитывал, я лишь

намочил и размазал их. В конце концов, после ряда страдальческих гримас и

остервенелых кивков, мы пришли к выводу, что пятна придется оставить как есть и