ничего нет желаннее. И никакая цена не остановит никого из людей, потому что они

страшатся внезапной и неотвратимой смерти.

Я поморщился.

- Ваши слова ужасны, Бенджамин.

- Но справедливы.

Сбитый с толку, я спросил:

- Вы ведь давали клятву помогать людям?

- В моей клятве не говорится о цене. Просто я требую компенсации, справедливой

компенсации, за мои услуги.

- А если у человека нет средств?

- Тогда пусть ему помогают другие. Разве пекарь дает хлеб нищему задаром? А

портной предлагает платье женщине, которая не в состоянии заплатить за него? Нет.

Почему же я должен?

- Вы сами сказали, почему, — заметил я. — Нет ничего дороже жизни.

- Верно. Тем больше оснований, чтобы каждый позаботился о средствах, чтобы

сохранить ее.

Я искоса глянул на него. Он был молод — моложе меня. И я попытался вспомнить,

был ли я когда-нибудь таким, как он.

2

Потом мои мысли вернулись к более насущным заботам. Сайлас непременно

станет мстить за то, что произошло на складе, мы все это понимали; его ответный удар

был лишь вопросом времени. Мы собирались в «Зеленом Драконе», пожалуй, самом

приметном месте в городе, поэтому если он захочет поквитаться, найти нас будет

нетрудно. Но у меня много опытных фехтовальщиков, и ему придется над этим

поразмыслить, так что мне нет нужды пускаться в бега или уходить в подполье.

Уильям рассказал Бенджамину, что мы планируем — напасть на работорговца,

чтобы снискать благосклонность могавков — и Бенджамен весь подался вперед.

- Джонсон уведомил меня, что вы затеваете, — сказал он. — Как бывает в таких

случаях, человек, у которого я был в плену, и есть тот, кого вы ищете. Его зовут Сайлас

Тэтчер.

Мысленно я чертыхнулся, почему мне раньше это в голову не пришло. Конечно

же. Не только меня, но и Чарльза словно подбросило.

- Этот неженка — работорговец? — недоверчиво спросил он.

- Пусть его слащавая речь не вводит вас в заблуждение, — сказал Бенджамин,

кивая. — Я никогда не встречал существа более злобного и порочного.

- Что вам известно о его делах? — спросил я.

- У него под началом по меньшей мере сотня человек, и больше половины из них

— красные мундиры.

- И все это ради нескольких рабов?

В ответ Бенджамин рассмеялся.

- Вряд ли. Он командует Королевским отрядом, который охраняет Форт Саутгейт.

Я был озадачен.

- Но если у Британии есть возможность оттеснить французов, ей надо искать союза

с туземцами, а не порабощать их.

- Сайлас заботится только о своем кошельке, — откликнулся из-за своей конторки

Уильям. — Ему безразлично то, что его действия вредят Короне. Пока его товар

востребован, он будет его добывать.

- Тогда у нас есть все основания остановить его, — мрачно сказал я.

- Я общаюсь с местным населением каждый день, пытаясь убедить их, что мы

именно те, кому они могут доверять, — добавил Уильям, — что французы просто

используют их, как орудие, которое они бросят, как только одержат верх.

- На фоне действий Сайласа ваши слова ничего не стоят, — вздохнул я.

- Я пытался объяснить, что у нас нет с ним ничего общего, — Уильям печально

посмотрел на меня. — Но на нем красный мундир. Он командует фортом. Поэтому для

местных я либо врун, либо сумасшедший… а скорее всего, и то и другое вместе.

- Не отчаивайтесь, брат, — подбодрил я его. — Если мы принесем им его голову,

они поймут, что ваши слова были правдой. Для начала нам надо найти способ пробраться

в форт. Я обдумаю это. И еще надо познакомиться с последним новичком.

Тут оживился Чарльз.

- Это Джон Питкерн. Я провожу вас к нему.

3

Мы очутились на окраине города в военном лагере, где красные мундиры

тщательно проверяли всех, кто приходит и уходит. Это были солдаты Брэддока, и я

удивился, что не встретил никого из тех, с кем когда-то сражался плечом к плечу.

Но я понял, почему; обращение было жестоким, солдаты были наемниками, из

бывших осужденных, из беглых, а такие недолго засиживаются на одном месте.

Навстречу нам шагнул солдат, небритый и жалкий, несмотря на свой красный мундир.

- Изложите ваше дело, — сказал он, бегло глянув на нас с явным неудовольствием.

Я только собрался ответить, но тут Чарльз выступил вперед и сказал, показав на

меня:

- Новобранец.

Часовой отошел в сторону.

- Еще одно полешко для костра? — ухмыльнулся он. — Проходите.

Мы прошли в лагерь.

- Как это вам удалось? — спросил я Чарльза.

- А вы забыли, сэр? Я ведь подчиняюсь генералу Брэддоку, если только не служу

вам.

Мимо прогромыхала повозка, выезжавшая из лагеря, которой правил солдат в

широкополой шляпе, и мы посторонились, чтобы пропустить гурьбу прачек, перешедших

нам дорогу. Повсюду виднелись палатки, а над ними, как одеяло, стлался дым костров,

разложенных вокруг лагеря и поддерживаемых солдатами и детьми, лагерной обслугой,

чьей заботой было варить кофе и готовить еду для своих верховных повелителей. На

веревках перед палатками висело выстиранное белье; вольнонаемные под присмотром

конных офицеров грузили на деревянные повозки ящики с припасами. Мы видели

группу солдат, которые вытаскивали из грязи застрявшую пушку, и других солдат,

которые укладывали штабелями ящики, а на центральном плацу под не слишком

отчетливые крики офицера маршировали два или три десятка красных мундиров.

Осмотревшись, я поразился тому, насколько лагерь, без сомнений, являл собой

работу Брэддока, каким я его помнил: деловитость и упорядоченность, муравьиное

хозяйство, тигель дисциплины. Любой посетитель испытал бы доверие к Британской

армии и к ее командирам, но если бы вы вгляделись глубже или если бы издавна знали

Брэддока, то ощутили бы негодование, источаемое всей округой: солдатам было от чего

возмутиться в этой деловитости. Они работали не из чувства гордости за свои мундиры, а

под гнетом жестокости.

Рассуждая о которой… Мы подошли к одной из палаток и у самого ее полога я

услышал, с мурашками по телу и ужасно неприятным ощущением в животе, что голос,

кричавший что-то, принадлежит Брэддоку.

Когда мы с ним виделись в последний раз? Несколько лет назад, когда я уезжал из

Колдстрим, и никогда еще я так не радовался расставанию с людьми, как в тот день, когда

расстался с Брэддоком. Я бы нарушил узы товарищества и добился бы, чтобы он ответил

за свои преступления, свидетелем которых я стал, пока служил там, — преступлений

жестоких и бесчеловечных. Но я не учел тех связей, что пронизывают Орден; не учел

непоколебимую веру в Брэддока со стороны Реджинальда; и в конце концов мне

пришлось примириться с тем, что Брэддок ни за что не ответит. Мне было неприятно. Но

пришлось согласиться. И просто держаться от него подальше.

Но теперь мне не избежать его.

Мы застали его в палатке, в самом разгаре нравоучения, которое он читал человеку

примерно моего возраста, одетого в штатское платье, но по виду, без сомнений, военного.

Это был Джон Питкерн. Он стоял и принимал на себя полной мерой всю ярость Брэддока

— ярость, так хорошо мне знакомую — а Брэддок орал:

- …вы собирались доложить о себе? Или вы думали, что мои солдаты не заметят

вашего приезда?

Он мне сразу понравился. Понравилось, что он держится, не опуская глаз,

понравился его медлительный и спокойный шотландский говор, в котором, когда он

зазвучал, не было ни капли страха перед Брэддоком:

- Сэр, если вы позволите, я объясню…

Время, однако, не пощадило Брэддока. Лицо его было краснее прежнего, волосы

поредели. И когда он заговорил, лицо его покраснело еще сильнее: