Прошлой ночью часовых было пять, по всему периметру скотного двора. Сегодня они,

несомненно, усилят охрану.

Я достал подзорную трубу и направил ее на ближайшего охранника, силуэт

которого вырисовывался на фоне луны, и тщательно осмотрел местность позади него.

Меня он различить не мог, разве что в виде еще одной кочки на местности.

Неудивительно, что они решили удрать отсюда как можно скорее после своего набега. Это

убежище было далеко не самое безопасное из тех, что я видел. Они действительно стали

бы легкой добычей, если бы наступавшие генуэзцы не были так чертовски неуклюжи.

Весь отряд в целом должен был бы поучиться у своего лазутчика. Это были солдаты, для

которых скрытность была явно чуждой и непривычной идеей, и шум от подножия холма

доносился до меня все сильнее и сильнее. А следом за мной солдат, конечно, услышат

повстанцы. И как только они услышат, они сбегут. А когда они сбегут, они уведут с собой

Лусио.

Поэтому я решил протянуть руку помощи. Каждый часовой следил за своим

кусочком двора. И ближайший ко мне медленно двигался взад и вперед примерно на

двадцать пять ярдов. Он был начеку; он был уверен, что когда он осматривает свой

кусочек, другой кусок не остается без присмотра. Но он двигался, и пока он двигался, у

меня было несколько драгоценных секунд, чтобы подобраться поближе.

Что я и делал. По капельке. Пока не подобрался настолько, что смог разглядеть

охранника: его густую седую бороду, шляпу, под краями которой вместо глаз виднелись

лишь тени, и мушкет, взятый на плечо. И хотя я еще не видел и не слышал бешеных

генуэзских солдат, я все-таки чувствовал их присутствие, а скоро почувствует и он.

Вероятно, та же сцена разыгрывалась и на другой стороне холма, а значит, я

должен был действовать быстро. Я вытащил короткий меч и приготовился. Мне было

жаль охранника и мысленно я попросил у него прощения. Лично мне он ничего не сделал,

часовой он был надежный и внимательный и не заслуживал смерти.

И я вдруг замешкался там, на каменистом склоне холма. Впервые в жизни я

посчитал, что мои способности не имеют смысла. Я вспомнил семью, которую вырезал в

порту Брэддок со своими молодцами. Семь бессмысленных смертей. В этот момент меня

поразила отчетливая мысль — я не готов увеличивать список убитых. Я не могу поднять

меч на этого часового, который не является для меня врагом. Не могу это сделать.

Эта заминка едва не сорвала все мои планы, потому что в тот же миг неуклюжие

движения генуэзцев сделались явными, раздался грохот сорвавшегося камня и снизу, со

склона, донеслось проклятие — сначала до меня, а потом и до часового.

Он вскинул голову и взял наизготовку мушкет, вытягивая шею и вглядываясь вниз,

в темный склон. И увидел меня. На секунду мы встретились глазами. Мое

замешательство кончилось, и я прыгнул и в один прыжок преодолел бывшее между нами

расстояние.

Правая рука у меня была свободна и вытянута вперед, готовая к захвату; в левой

был меч. Я приземлился, правой рукой захватил его затылок, а левой вонзил меч в горло.

Он почти успел поднять тревогу, но его крик захлебнулся, а на руку мне и ему на грудь

хлынула кровь. Правой рукой я поддержал ему голову, перехватил тело и мягко и

бесшумно опустил его на засохшую грязь скотного двора.

Я присел. Примерно в шестидесяти ярдах от меня был еще один охранник. Это

была лишь смутная фигурка в темноте, стоявшая вполоборота, но если он повернется еще

чуть-чуть, он заметит меня. Я бросился к нему, в ушах свистнул ветер, и я успел схватить

часового прежде, чем он обернулся. И точно так же правой рукой я удержал его сзади за

шею, а левой воткнул в него меч. И, как и первый, он упал в грязь уже мертвым.

Снизу по косогору все сильнее доносился шум от штурмового отряда генуэзцев,

которые так и остались в блаженном неведении, что я не позволил противнику

обнаружить их раньше времени. Но, разумеется, на другом склоне холма ангел-хранитель

Кенуэй не помогал их неуклюжим товарищам, и часовые их засекли. Тотчас же поднялась

тревога, и в доме засветились окна, и наружу повалили повстанцы — зажигавшие на ходу

факелы, заправлявшие штаны в сапоги, натягивавшие на бегу куртки и передававшие друг

другу сабли и мушкеты. Я присел на корточки и видел, как распахнулись двери сарая и

два человека потащили из него двуколку, полностью загруженную припасами, а еще один

поспешил за лошадью.

Время таиться кончилось, и на всех склонах генуэзцы поняли это и больше не

старались захватить ферму бесшумно и помчались к ней с гвалтом.

У меня было преимущество — я был уже на самой ферме, и к тому же на мне не

было мундира генуэзцев, и поэтому в начавшейся суматохе повстанцы не обращали на

меня внимания.

Я направился к флигелю, в котором ночевал Лусио, и почти наткнулся на него,

когда он выбегал из дверей. У него только волосы были не подвязаны, в остальном он был

полностью одет и кричал кому-то, чтобы тот бежал к сараю. Тут же выбежал ассасин,

который подпоясал робу и извлек саблю. У стены флигеля возникли два генуэзца, и

ассасин сразу схватился с ними, крикнув через плечо:

- Лусио, к сараю!

Отлично. Именно то, что и требовалось: отвлечь ассасина.

Но я заметил еще одного солдата, вбежавшего во двор: он присел и стал целиться

из мушкета. Он целился в Лусио, державшего факел, но выстрелу не суждено было

состояться, потому что я метнулся к солдату раньше, чем он заметил меня. Он только

приглушенно вскрикнул, когда сзади в его шею глубоко вонзился мой меч.

- Лусио! — крикнул я и толкнул убитого, чтобы его указательный палец надавил на

курок, разрядив мушкет — безопасно, в воздух.

Лусио остановился и, заслонив ладонью глаза от факела, глянул на другой конец

двора, где я устроил этот спектакль с убитым солдатом. Напарник Лусио все еще

сражался, и несколько секунд я с восхищением наблюдал, как мастерски ассасин

отбивается одновременно от двух солдат.

- Благодарю! — отозвался Лусио.

- Стойте! — крикнул я. — Надо выбираться отсюда, пока двор еще свободен.

Он мотнул головой.

- Мне надо к двуколке, — прокричал он. — Еще раз спасибо, друг!

И он убежал.

Черт. Я выругался и тоже бросился к сараю, держась в тени, чтобы он меня не

заметил. Справа я увидел генуэзца, взбиравшегося по склону во двор и оказавшегося так

близко ко мне, что при встрече со мной у него от неожиданности распахнулись глаза.

Раньше, чем он опомнился, я схватил его за руку, развернул и сунул ему меч под мышку,

чуть выше нагрудника и пустил его с воплем кувыркаться по склону с факелом в руке. Я

все так же следовал за Лусио и был уверен, что он в безопасности. Я добрался до сарая,

даже чуть опередив его. Я все еще держался в тени и видел, как у открытых дверей два

повстанца запрягают в двуколку лошадь, а двое других отстреливаются, и пока один

стреляет, другой, встав на колено, перезаряжается. Я бросился к стене сарая, потому что

один из генуэзцев пытался проникнуть внутрь через боковую дверь. Я вонзил ему меч в

самую середину поясницы. Секунду он бился на клинке в агонии, и я отпихнул его от себя

в дверь, кинул горящий факел в задок повозки и отступил в тень.

- Хватай их! — крикнул я, стараясь воспроизвести генуэзский акцент. — Держи

сволочей!

И еще:

- Двуколка горит! — крикнул я, изображая теперь корсиканца, и выступив из тени,

поднял убитого генуэзца и снова бросил, как будто только что убил.

- Двуколка горит! — крикнул я еще раз и увидел только что подбежавшего Лусио.

- Надо убираться отсюда. Идемте, Лусио.

Двое повстанцев обменялись недоуменными взглядами: кто я такой и что мне надо