Рассказать про жилетку мешает подбежавший Лэри.

— Ты его обменял! — орет он. — Моего Ингви! Пусти, Сфинкс! Я его убью!

Сфинкс, конечно, не пускает. Лэри весь в слюнях и в соплях, его вот-вот хватит удар.

— Эй, — говорю, — не распускайся так. Кругом полно Логов. Что они подумают? Не обменивал я твоего Ингви. Клянусь ногами Сфинкса.

— Тогда где он? Торгаш! Кровопийца!

— В коляске, наверное, остался. Там внизу, где я высадился перед отправлением.

Лэри ударяет себя кулаком по лбу, разворачивается и бежит обратно.

— Пожалуй, Крысы поспеют раньше него, — говорю я Сфинксу. — Знаешь, они ведь такие жадные до чужого…

— Про жадных до чужого ты бы помолчал, Табаки, — Сфинкс садится на корточки, и я влезаю ему на плечи. — Если его диск стащили, подаришь один из своих. Понял?

Я молчу. А что отвечать? Сфинкс не хуже меня знает, что мои диски Лэри даром не нужны. Как и мне его. С высоты хорошо видны самые верхние фрагменты настенных росписей, и я их рассматриваю, хотя Сфинкс шагает быстро, так что особо много чего не высмотришь. У входа в спальню свешиваюсь к его уху:

— Знаешь, я лучше подарю ему фонарик. Очень красивый. Даже, в своем роде, пикантный. Идет?

Перерыв между обедом и ужином самый длинный, и к ужину обычно уже звереешь от ожидания. Но это если день скучный, а если не скучный и есть о чем рассказать людям — совсем другое дело. Мне есть о чем рассказать, и я рассказываю всем подряд, пока сам не устаю от повторяющихся подробностей. Единственный, кто отказывается слушать, — Лэри. Приволакивает своего «Ингви», кладет на место, показывает мне кулак и уходит. Как будто ему совершенно не интересно, откуда взялась моя новая жилетка.

Я снимаю ее, чтобы получше разглядеть, надеваю — и снимаю опять. С каждым осмотром она все краше. Даже Нанетта с этим согласна. Разгуливает вокруг и пробует склюнуть бисеринки. Приходится отгонять ее журналом. Считая сегодня, до вторника еще целая неделя, но я решаю запастись свежими меняльствами, тем более, в наличии мешок со свежей ореховой скорлупой.

В наушниках, чтобы не отвлекаться и не встревать в стайные разговоры, нанизываю скорлупки на леску — только самые маленькие и красивые. Слушаю всякую радиодребедень для детей дошкольного возраста.

Ужас, чем пичкают наружную детвору! Волосы встают дыбом. Сказка о Снежной Королеве не так уж плоха, но рассказывает ее грудной женский голос с сексуальными придыханиями и постанываниями, так что история приобретает совсем не свойственные ей оттенки.

«Лодку уносило все дальше и дальше, — стонет голос у меня в ушах. — Красные башмачки плыли за ней, но не могли догнать! Может, река несет меня к Каю? — подумала крошка Герда…» — Голос заедает от волнения.

Скорлупка, еще скорлупка…

Черный роется в тумбочке, потом в столе. Находит бритвенный станок и уходит, увешанный полотенцами. У него уже растет борода. А у меня ничего не растет….

«Давно мне хотелось иметь такую маленькую девочку, — со значением сообщает шипящий вампирский голос. — Дай-ка я причешу тебя, моя красавица». — Кого-то причесывают. Подозрительно при этом хрустя. «О-о-о, я засыпаю, что со мной?» — пищит Герда. Ей лет за сорок, как минимум. Очень увлекательная история. Бусы почти готовы, пальцы жутко болят. Дырявить орехи совсем не так просто, как можно подумать. Дую на пальцы и вешаю первую заготовку на гвоздь. Это будут очень симпатичные бусы. Скорлупки почти одинаковые.

«Кар-кар-кар, здравствуй, девочка!» — Ворон, судя по голосу, не дурак выпить. А его супруга — первое молодое существо в этой постановке — каркает нежным сопрано… Беру вторую леску.

Вбегает Горбач. Лицо у него такое странное, что сразу понятно: что-то стряслось. Роняю орехи, смотрю на его губы. В детстве я умел читать по губам, но с тех пор прошло немало времени, к тому же он все время отворачивается и не разберешь… Проще снять наушники, но мне почему-то страшно. Потому что, кажется, он сказал «Лорд». А этого быть не может.

«Да-да, это он! Это Кай! — озвучивает у меня в голове Герда-за-сорок. — Ах, ну проводи же меня скорее во дворец!»

Краем глаз замечаю, что Сфинкс слегка не в себе. Пятится до кровати и садится, не сводя глаз с Горбача. Входит Слепой. Тоже странноватый с виду. А за ним — коляска Лорда с Лордом и толкающий ее Ральф.

«Это только сны… Сны знатных вельмож…»

Сдираю наушники к чертовой матери.

Тишина. Слышно гудение Дома за стенами и даже наружность — ведь это настоящая тишина, какая у нас бывает очень редко. Ральф смотрит на нас, мы — на Лорда. Потом гремит самый громкий в моей жизни ужинальный звонок. Ральф поворачивается к выходу и сталкивается в дверях со свежевыбритым Черным.

Черный говорит ему:

— Извините… — а потом, — ой! — когда замечает Лорда.

— Да ради бога, — отвечает Ральф и выходит.

А мы глядим на Лорда. Это действительно он. Живой, настоящий, не в песне и не во сне. Можно пощупать, понюхать, подергать за волосы… Надо узнать, надолго ли его привезли и еще кучу важных вещей, но я в ступоре и никак не могу из него выйти. Лорд сидит, сгорбившись. Жалкий, каким померещился мне под гармошку. Голова острижена. Не наголо — но лучше бы наголо, потому что стриг его какой-то шизофреник. Волосы торчат неровными пучками, а кое-где сквозь светлую щетинку даже просвечивает кожа, как при стригущем лишае. Тот, у кого поднялась рука на волосы Лорда, да еще таким манером, не мог быть нормальным, это понятно всем. Лорд в куртке Горбача и в моей жилетке. Весь в значках. Глаза стали больше, лицо меньше, пальцы теребят значки, а глаз он не поднимает. Ужас, как выглядит, а еще ужаснее, что все молчат и только смотрят.

Начинаю нервно раскачиваться. Обстановка все хуже и хуже, пока Слепой не подкрадывается к коляске, протягивая Лорду сигареты:

— На, покури. Какой-то ты уж очень тихий.

Лорд вцепляется в пачку, как утопающий в спасательный круг. Я сразу выхожу из ступора. И остальные тоже. Ползу на предельной скорости, но поспеваю последним. На Лорда уже налетели, пихают, щупают, нюхают и орут. Вливаюсь в общий хор и заглушаю всех. В разгар приветствий Лорд вдруг начинает плакать.

— Все, хватит, — сразу командует Сфинкс. — Все на ужин. Оставьте его в покое.

Но я не собираюсь оставлять Лорда в покое. Влезаю ему на колени — поближе к ушам, — потому что надо же объяснить, как я по нему скучал и все такое. Слушает он или нет, неважно. Он роняет сигарету, и ему дают еще шесть взамен упавшей.

— Волосы у тебя, — Горбач ерошит уродливую стрижку, — просто кошмар. Кто это постарался?

— Как тебе в моей жилетке? — спрашиваю я. — Если хорошо, я не буду ее отбирать. Тем более, у меня теперь еще одна, совсем новая.

— Ты насовсем? — осторожно уточняет Сфинкс.

Лорд кивает.

— Ура! — кричит Горбач и подбрасывает в воздух Нанетту. Слепой тоже щупает голову Лорда и огорченно свистит.

— А у нас теперь, представь себе, Новый Закон… — начинаю я, но Сфинкс не дает ничего рассказать.

— Ужинать! Марш! — кричит он сварливо. Меня снимают с Лорда и уносят, хотя я сопротивляюсь.

В коридоре я рядом с Горбачом, который разговаривает сам с собой:

— Я знал, что он стоящий тип… — и это, конечно, про Ральфа, а чуть дальше от нас Сфинкс и Слепой, и Сфинкс говорит: — Пахнет психушкой, — и это уже про Лорда.

Разгоняюсь и наезжаю им на пятки. Мне плевать, чем там пахнет от Лорда, раз уж он вернулся, а все эти разговоры — ерунда, когда случается такое, можно только петь и греметь чем-нибудь. И я пою. Пою, буйствую и переворачиваю посуду. Я делаю Лорду огромный бутерброд и поливаю его сиропом. Бутерброд, тарелку, скатерть и себя. Из супа я вытаскиваю мясные тефтельки — тоже для Лорда, на каждую вытащенную две уроненных — и прячу их в другой бутерброд. Вокруг озеро жира и сиропа, Сфинкс смотрит бешеными глазами, но молчит, а Лэри говорит:

— Если меня спросят, то я не из его стаи, потому что стыдно же перед людьми…