«Молчу и повинуюсь, — он сказал,
Я, госпожа, не возражал ни разу,
Всегда я неуклонно выполнял
Твои — порой жестокие — приказы;
Но не спеши; я часто наблюдал,
Что, повинуясь гневу, можно сразу
Себе же принести великий вред.
Не об огласке говорю я, нет,
115
О том, что ты себя не пожалела!
Губительна морская глубина,
Уж не одно безжизненное тело
Укрыла в темной пропасти она,
Но извини, что я замечу смело:
Ты в этого красавца влюблена…
Его убить — нетрудное искусство,
Но, извини, убьешь ли этим чувство?»
116
«Как смеешь ты о чувствах рассуждать,
Гюльбея закричала. — Прочь, несчастный!»
Красавицу не смея раздражать,
Баба смекнул, что было бы опасно
Ее приказу долго возражать;
Оно еще к тому же и напрасно.
Притом он был отнюдь не из таких,
Что жертвуют собою для других.
117
И он пошел исполнить приказанье,
Проклятья по-турецки бормоча,
На женские причуды и желанья
И на султаншу гневную ропща.
Упрямые, капризные созданья!
Как страстность их нелепо горяча!
Благословлял он, видя беды эти,
Что пребывает сам в нейтралитете.
118
Баба велел немедля передать
Двум согрешившим, чтоб они явились,
Чтоб не забыли кудри расчесать
И в лучшие шелка принарядились,
Султанша, мол, желает их принять
И расспросить, где жили, где родились.
Встревожилась Дуду. Жуан притих,
Но возражать не смел никто из них.
119
Не буду я мешать приготовленью
К приему высочайшему; возможно,
Окажет им Гюльбея снисхожденье;
Возможно, и казнит; неосторожно
Решать: неуловимое движенье
Порой решает все, и очень сложно
Предугадать, каким пойдет путем
Каприза гневной женщины излом.
120
Главу седьмую нашего романа
Пора писать; пускаюсь в новый путь.
Известно — на банкетах постоянно
Порядок блюд варьируют чуть — чуть;
Так пожелаем милому Жуану
Спастись от рыбьей пасти как-нибудь,
А мы с моею музой в то время
Досуги посвятим военной теме.
ПЕСНЬ СЕДЬМАЯ
1
О вы, любовь и слава! С давних пор
Вы радостно витаете над нами.
Так пламенно-блестящий метеор
Слепит и жжет волшебными лучами
Угрюмый путь среди ледовых гор,
А мы глядим на вас, но знаем сами,
Что все равно в ночной последний час
В морозной мгле покинете вы нас…
2
Вот и мое капризное созданье,
Игривое и странное на вид,
Как яркое полярное сиянье
В холодном нашем климате горит.
Конечно, все достойно порицанья,
И не шутить, а плакать надлежит,
Но и смеяться допустимо тоже
Все в нашей жизни на спектакль похоже!
3
Подумайте, они меня винят
Меня, вот эти пишущего строки,
Как будто я смеюсь над всем подряд,
Хуля добро, превознося пороки!
Мне очень злые вещи говорят
(Вы знаете, как ближние жестоки),
А я сказал лишь то, я убежден,
Что Дант, Сервантес или Соломон,
4
Что Свифт, Ларошфуко, Макиавелли,
Что Лютер, Фенелон или Платон,
Ведь цену жизни все уразумели,
И Уэсли, и Руссо, и Тиллотсон;
Гроша она не стоит, в самом деле,
Но я не Диоген и не Катон;
Я знаю: мы живем и умираем,
А что умней — ни вы, ни я не знаем.
5
Сократ сказал: «Я знаю лишь одно
Что ничего не знаю!» Сколь приятно
Такое знанье! Делает оно
И мудрецов ослами, вероятно.
А Ньютон заявил уже давно:
«Вселенная для знаний — необъятна!
Лишь камешки сбираем мы, друзья,
На бреге океана Бытия!»
6
«Все суета!» — Екклесиаст твердит,
А с ним и все новейшие пророки.
Святой, мудрец, наставник и пиит
Изобличают страсти и пороки;
Любой найти примеры норовит
Того, что все мы низки и жестоки;
Зачем же мне велите вы молчать?
И низости людской не замечать?
7
О, люди-псы! Но вам напрасно льщу я:
И псами вас не стоит называть;
Ваш гнусный род вам честно покажу я,
Но музу вам мою не испугать!
Напрасно волки воют, негодуя
На ясную луну; ее прогнать
Визгливым лаем хищники не в силах:
Спокойно блещет вечное светило.
8
И я пою могущество страстей,
«Любви жестокой и войны бесчестной»
(Так выразился, кажется, о ней
Один поэт, достаточно известный);
Осада будет темою моей.
Глава, пожалуй, будет интересной:
Ее герой любил кровавый бой,
Как олдермены — ростбиф кровяной.
Вы читаете Дон Жуан
