чтобы привлечь внимание Лавессера.

– Мы много говорим, – резко сказал он. – Мы не должны открывать рот лишь для того, чтобы кричать: 'Да здравствует новая Франция, которая родилась!'

Лавессер прикурил сигарету. Казалось, он думал. Затем, глядя прямо в глаза Бриде, он с некоторой горечью сказал:

– К несчастью, не все думают, как мы. Силы зла не сломлены.

У Бриде складывалось впечатление, что все шло отлично.

– Если они еще и существуют, нам остается только их сломить. Интересы Франции превыше всего. Я зайду к вам на днях, и я вам скажу, что я собираюсь сделать для своего скромного вклада в дело общего спасения.

– Ну конечно. Приходите, когда захотите. Мы постараемся что-нибудь организовать.

В этот момент в ресторан вошел Бассон. Его сопровождал мужчина с седой бородой, весьма соответствовавший представлению о старом республиканце. Он держал в руке широкополую черную шляпу. Он имел вид несколько небрежный, не соответствовавший этому ресторану.

Бассон подошел к столу, в то время как его компаньон ожидал в нескольких шагах.

– Ну что, по прежнему за Голля? – сказал Бассон со смехом.

Бриде покраснел. Лавессер, который было собирался спросить у Бассона, не ответил ли тот на некую служебную записку, с удивлением обернулся на Бриде.

– Это настоящий голлист, чистейшей воды голлист, чистейшей воды де- голлист, – продолжал Бассон, хлопая по плечу приятеля.

– Я? – воскликнул Бриде.

– Я удивлен, – сказал Лавессер.

– О, как же он прячет свою игру, – продолжал, все еще смеясь, Бассон.

Поскольку Бриде заметно встревожился, тот добавил:

– Ладно, ладно, нельзя уже и пошутить…

Затем, обернувшись к человеку, ожидавшему в стороне:

– Подходите, Руане, дайте-ка я представлю вас одному из моих старых друзей.

– Весьма польщен, – сказал человек наружности старого республиканца, с уважением поклонившись.

– Мой старый друг Бриде – один из наших. Он некоторое время колебался, смотрел, куда ветер дует, но, наконец, нашел свой путь. Не правда ли, Бриде?

– Я тебя прошу…

Обращаясь к Руане, Бассон продолжал:

– Вы еще с ним увидитесь, у него будет к вам дело.

Потом, поворачиваясь к Бриде:

– Это с ним ты будешь иметь дело. Мсье Руане – бесценный сотрудник.

– Буду счастлив оказаться вам полезным, – произнес тот с тем же большим почтением.

Затем он скромно отошел.

Спустя некоторое время, когда Бриде снова оказался наедине с Лавессером, он сказал:

– Ну что за тип этот Бассон! Такие шуточки неуместны в данный момент.

– Это и в самом деле, скорее дурной тон! – заметил Лавессер.

– Если приехать в Виши, чтобы поступить на службу Маршалу, называется быть голлистом, если такой человек, как я, голлист, нет, я не понимаю, человек, у которого эта банда негодяев-коммунистов, евреев, франкмасонов отняла все… Ведь это они виноваты, ведь это они привели нас к тому, что случилось… Но я все же верю, что их заставят заплатить за все… и дорого. Это никогда не будет слишком дорого… Человек, который был счастлив… который жил себе тихо, не делая никому ничего дурного…

Бриде оживился, он, наконец, обрел нужный посыл.

– Это я-то, я – голлист! Хорошенькое дельце! После того, что эта шайка сделала с моей страной… Просто не поверить, что не нашлось раньше порядочных французов, которые бы их привели в чувство. Но теперь, теперь все изменилось. Покончено с политикой, с блатом, с махинациями.

Поскольку Лавессер довольствовался лишь тем, что качал головой, Бриде, который довел себя до той крайней степени отвращения ко всем этим предателям, что уже не мог даже об этом и говорить, неожиданно сменил тон.

– Я не хочу впадать в ярость, – сказал он.

– Я не понимаю, – заметил в этот момент Лавессер, – почему вы так серьезно восприняли шутку Бассона.

Бриде на мгновение растерялся, что ответить. Потом, взяв себя в руки, ответил:

– Про вас бы сказали, что вы – голлист, вам бы это тоже мало понравилось!

– Мне было бы совершенно все равно.

– Вы, верно, не потеряли всего, как я.

– Что вы хотите сказать? И что же вы потеряли?

Бриде почувствовал, как холодный пот потек по его телу. Он заврался.

– Я потерял свою родину, – воскликнул он, разводя руками.

Лавессер взглянул на него, как на незнакомца, который только что подсел к нему за столик.

– Ну вот, теперь я вас больше не понимаю…

– Как это? – резко воскликнул Бриде, за негодованием пытаясь скрыть свое замешательство.

– Нет, я вас больше не понимаю.

– Вы не понимаете, что человек может испытывать отвращение от того, что его продали, предали, вся эта шайка из Национального фронта, вся эта банда жуликов и коммунистов!

Лавессер становился все более и более отчужденным.

– Это, если требуется, я понимаю, – сухо сказал он.

– Ну вот, вы видите, вы согласны со мной! – сказал Бриде, используя возможность естественным образом сбавить тон.

– Нет, я с вами не согласен, – продолжил Лавессер, обращаясь к Бриде, словно только что с ним познакомился.

– Теперь уже я вас больше не понимаю, – сказал Бриде.

– Это потому, что мы совершенно по-разному смотрим на вещи.

– Вы находите?

– Да! Абсолютно! Мы, национальные революционеры, мы не были удивлены тем, что произошло. Мы предвидели это. Мы твердили об этом. Мы не считаем, что многое потеряли. И поэтому у нас нет оснований для гнева. Прошло время пустого горлопанства. Мы не хотим более слышать, как кричит не переставая, как это только что делали вы, француз на француза. Рождается новая Франция. И никто не может этому помешать.

– Ни евреи, ни коммунисты, ни франкмасоны!… – выкрикнул Бриде наугад, уже не представляя ясно, что следовало говорить.

– Их больше не существует. И если они слепы настолько, чтобы не понимать