Ниже, отпечатанным на машинке, с четкостью единственного экземпляра, следовало: 'Мы, Министр внутренних дел, постановили, что г-н Жозеф Бриде, журналист, проживающий по улице Демур, будет препровожден под стражу в тюрьму Де-ла-Санте'.

Внизу стояла подпись, без удостоверяющей ее печати, поскольку то была подпись самого Министра.

– Что! – воскликнул Бриде, пытаясь неотложно изобразить взрыв негодования.

То, что произошло, было столь непостижимо, Иоланда так явно просчиталась, так очевидна была ее ошибка, что Бриде, несмотря на гнев, не сделал ей никакого упрека. Он довольствовался тем, что долго и пристально посмотрел на нее. Ей хотелось плакать, но ее удерживало женское самолюбие. Между тем, нервы ее были на пределе, поскольку на лице ее, время от времени, на несколько секунд собирались похожие на старческие морщины складки.

Неожиданно, она взорвалась. Она не признавала своих ошибок. Она не сожалела о том, что в какой-то степени сама подставила своего мужа. Ее не мучили угрызения совести. Очевидность ее оплошности настроила ее не против себя, но против этих двух полицейских. Она обрушилась на них с руганью. Как не стыдно им было заниматься подобным делом, им, Французам! Но она еще не заканчивала на этом разговор с ними. У нее были связи. Она быстро узнает, еще до полудня, не превысили ли они своих полномочий. Она пойдет к их начальнику. Меры будут приняты. Они могли сколько угодно показывать ей бумагу, подписанную министром, но это ее нисколько не убедит в том, что та не была фальшивой. Мы еще не вернулись ко временам указов. За этим стояла попытка скомпрометировать правительство. Но последнее слово в этой истории будет за ней. Она сходит к нему, к этому министру. Если этого окажется недостаточно, она пойдет к немцам. Да, она обратиться к генералу Штульпнагелю. Она расскажет ему о том, что произошло. И она не сомневалась в той добросовестности, с которым будет рассмотрено это дело.

Поначалу, инспектора сохраняли спокойствие. Они старались в балогожелательном тоне успокоить Иоланду. Ей не следовало сердиться. Речь шла о простой формальности. Каждый раз, когда им выпадало подобное задание, все прекрасно улаживалось в последствии. Самым разумным было облегчить им выполнение задачи.

Но когда Иоланда пригрозила вмешать в дело немецкого генерала, произошло невероятное. Неожиданно, словно бы они услышали то, что настоящие французы, как они, не могли потерпеть из уст соотечественника, оба инспектора покраснели от возмущения. Мадам Бриде должна следить за своими словами. Она должна 'соизмерять' свои слова, иначе они будут вынуждены подать рапорт. Существовали вещи, говорить которые француженка не имела права. Это оскорбление тех, кто в этом несчастии пытался спасти того, кого можно было еще спасти.

Бриде был одет. Он думал только об одном: бежать, и, чтобы скрыть это, он принял покорный и отрешенный вид. В самый разгар дискуссии, он сделал вид, что что-то искал. Он открыл дверь. Но в тот момент, когда он проходил в соседнюю комнату, один из инспекторов, тот, который имел довольно тонкие черты, но нехорошее выражение лица, тут же позабыв, что он давал хозяйке дома урок патриотизма, спросил его: 'Куда вы идете?' Бриде ответил, что искал деньги. 'Вам не нужны деньги'. Бриде согласился, словно бы ему и действительно они не были нужны. 'Давайте, идите', – сказал другой, сангвинической наружности, не такой злой, как его напарник.

Покидая квартиру, Бриде вновь бросил на жену тот же взгляд. Вот к чему привело ее восхищение изысканными вишистами. Они, может быть, никогда и не думали о нем. Это Иоланда, со всеми ее разговорами, мало-помалу растормошила их. Но, похоже, она не поняла смысла этого взгляда. Она бросилась ему на шею с пронзительным криком: 'Ничего не говори, милый, пусть делают, что хотят. Сегодня вечером ты будешь свободен, а они принесут тебе извинения'.

По мере того, как они спускались, на лестнице становилось все темнее. Бриде шел первым. Мысль броситься вперед, перескакивая через четыре ступеньки, пронеслась у него в голове. Оценив полицейских, он понял, что бегал быстрее. Но они должны быть вооружены. Они будут стрелять. И не стоял ли внизу третий?

Эти размышления помешали Бриде действовать, и когда он обнаружил, что внизу никого не было, его охватила злость на самого себя. Консьержка, которая кое о чем догадывалась, делала вид, что подметала перед дверью. Бриде, который никогда с той не разговаривал, пожал ей руку.

– Вы уходите? – спросила консьержка грустным голосом, в котором угадывался искренний интерес.

Бриде не ответил. Он только что заметил стоявшую неподалеку машину. Это был старый двуместный автомобиль с разбитым ветровым стеклом. Администрация больше не имела в своем распоряжении добротного довоенного парка. Им распоряжались немцы. И в скромной повседневной работе использовались случайные средства.

Прежде чем залезть в машину, Бриде снова чуть было не убежал. Если бы в то время, когда инспектора обходили машину, получилось так, что они оказались по разные стороны автомобиля, он бы не стал колебаться. Но этого не случилось, и как долго он ни тащился, ему пришлось, в конце концов, сесть между ними.

В 'Симке', где один из инспекторов положил руку ему за шею, не для того, чтобы помешать ему бежать, а для удобства, Бриде задумался о том, что произошло. Это Иоланда настаивала, чтобы он непременно вернулся к семейному очагу. Неожиданно, ужасная догадка пришла ему в голову. Совпадение было просто невероятное. На следующий же день, после того, как она пришла за ним, к ней явились два полицейских. Можно было подумать, что Иоланда была в этом как-то замешана. Нет, это было невозможно. Если кто и виноват, то он сам. В беде никогда не следует доверяться другому, но полагаться только на самого себя. 'Я должен был поступить так, как собирался', – пробормотал Бриде. Но как мог он догадаться о том, что произойдет? Французской полиции как будто и не было в Париже. Откуда было предположить, что она все еще существовала, когда немцы контролировали вся и всю?

По прибытии к месту заключения произошел загадочный инцидент. Пока он был у себя, на улице, в машине, пока у него, не смотря ни на что, была возможность бежать, Бриде, только для того, чтобы не раскрывать своей игры, держался очень спокойно. Но как только за ним закрылась дверь тюрьмы, его охватила ярость. Поскольку в коридоре его подталкивали несколько фамильярно, он неожиданно остановился, сказав, что не ступит больше ни шагу, что у них не было права его арестовывать, что позорно было арестовывать людей без предъявления какого бы то ни было обвинения. Инспектор взял его за руку. Тогда, потеряв над собой всякий контроль, Бриде резко вырвался, крикнув, что запрещает прикасаться к себе. На лицах находившихся там полицейских выразилось удивление. В этот момент Бриде повел себя настолько экстравагантно, что всем стало ясно, что тот утратил чувство реальности. Истолковав этот момент естественного изумления как признак того, что он был сильнее всех их вместе взятых, он подошел к двери и, не отдавая отчета в комичности своего поведения, сказал охранявшему ее караулу: 'Открывайте немедленно!'

У него не нашлось времени сказать что-нибудь еще. Двое перехватили его. Они сказали: 'Не надо нам угрожать'. Бриде сделал попытку защититься, но получил оплеуху. Следовало ответить, но он неожиданно сообразил, что это было бы безумием. Как ни хотелось ему потереть щеку, он не поднял руки к лицу.

– Сволочи, – крикнул он.

Инспектор с тонкими чертами лица приблизился к нему, отводя руку:

– Возьми свои слова обратно.

– Сволочи, – повторил Бриде.

Инспектор рассмеялся, словно пригрозил только для того, чтобы его припугнуть.