– Мы перейдем линию демаркации через Верден-сюр-ле-Ду.

– Сперва тебе нужно получить пропуск.

Бриде сорвался в крик:

– Пропуск! За кого ты меня принимаешь. За кого ты только меня принимаешь. Ты думаешь, я пойду просить пропуск? О, нет! Я лучше останусь здесь.

– Но милый, тебе его сразу же выпишут в Комендатуре.

– Плевал я на эту Комендатуру. Это единственный способ проехать. Шито- крыто. Ты понимаешь, я больше не хочу иметь никаких дел ни с немцами, ни с Виши. С меня довольно.

– Хорошо, – сказала Иоланда, дипломатично уступив.

Но, немного погодя, она добавила, что не хотела бы, чтобы ее на три недели посадили в тюрьму, вернули обратно и взяли на заметку.

– Так значит, ты хочешь идти к немцам и просить у них пропуск? – спросил Бриде.

Она ответила, что он все время преувеличивал, что с таким настроением он, в конце концов, нарвется на неприятности. У нее уже был этот пропуск. В Комендатуре не возникло никаких сложностей. Ему оставалось только сделать то же самое. Она рассказала ему даже историю про лифт в Карлтоне. Она оказалась в нем вместе с высокопоставленным немцем, который немедленно снял фуражку и который, хотя ему нужно было на третий, а ей на четвертый, поднялся с ней до самого четвертого этажа. Он открыл ей обе дверцы кабины, отдал салют, после чего спустился с четвертого этажа на третий пешком. 'Ты можешь говорить мне, что хочешь, но французский офицер никогда не поступил бы так по отношению к незнакомой женщине'.

– К счастью! Француз никогда не стал бы заискивать и унижаться. Что касается меня, моя дорогая, то пусть меня лучше арестуют при переходе демаркационной линии, чем я сяду в лифт Карлтона. Это дело принципа.

Вечером, в комнате, они прекратили обсуждение своих разногласий. Было решено, что каждый будет действовать так, как он того хотел. После семи лет совместной жизни, интеллигентные супруги научаются уважать желания друг друга без того, чтобы переставать любить. Бриде поедет в фургоне, поскольку он того хотел, а Иоланда, она через несколько дней сядет в вечерний поезд, так называемый Парижский экспресс, даром что тот, из-за проверки, долгие часы простаивал в Мулене. Она сказала мужу, чтобы тот занялся квартирой, сходил за ценностями, которые она передала друзьям на хранение. Это был сундук, который находился у одной из тетушек. Это был 'Эффект снега', подаренный Зенгом, художником из Франш-Конте, который в тот момент должен был высоко цениться. Она попросила его также сразу, как он приедет, сходить на улицу Сан-Флорентин. 'Это очень хорошо, что мы возвращаемся, потому что ты знаешь, милый, немцы отслеживают квартиры тех, кто не вернулся'.

Иоланда так часто говорила ему о своих чемоданах, своих предметах ценности, своем белье, что Бриде не обращал никакого внимания на ее рекомендации. Но когда она достала из своей сумки связку из восемнадцати ключей, которую она таскала, несмотря на вес, с момента отъезда из Парижа, он неожиданно взорвался.

– О, это – нет! – крикнул он.

– Что ты?

– Если ты полагаешь, что я намерен жить в квартире, то ты ошибаешься. К тому же это было бы безумием с моей стороны.

Лицо Иоланды выразило глубокое изумление.

– Не понимаю, – сказала она.

– Я совсем не хочу, чтобы меня могли найти.

– Но тебе абсолютно нечего бояться, милый. Никто не желает тебе зла.

– Они так говорят, я знаю. Я лучше соблюду осторожность. Я не вернусь домой. Там нечего делать.

– И куда ты собираешься идти?

– Я пойду к твоему брату.

– Ах! Лучше не придумаешь. Ты просто ищешь, как бы себе напортить. Иначе ты не можешь. В конце концов, ты знаешь, что Робер за человек, я не удивлюсь, если он уже сидит в тюрьме, он мог подложить какую-нибудь бомбу…

– Что ты хочешь, я иду туда, где встречу сочувствие, где встречу понимание.

Иоланда прикурила сигарету. Неожиданно, она продолжила:

– Я скажу тебе одну вещь, ты не обижайся. Ты нелеп, ты абсолютно нелеп. Ты как все эти люди, которые думают, что если здесь немцы, то их арестуют. Они ничего не сделали и ходят по стеночке. Им хочется быть интересными. Никто их не знает, никому нет до них дела, и они играют в прятки, устраивают всевозможные кривляния. Такому интеллигентному человеку, как ты, и попасть в их число, это все-таки несчастье. И самое смешное, что все заканчивается тем, что их и в самом деле арестовывают.

На следующий день, в десять часов, Бриде прибыл на линию демаркации. Он отметил, что, скорее, проводник, а не он, принадлежал к той категории людей, о которой накануне говорила Иоланда. Этот проводник окружал себя такой таинственностью, что можно было подумать, ему предстояло столкнуться с самыми страшными опасностями, какие только могли случиться. Он собрал всех в дальнем зале кафе. Весь день Бриде слушал о том, что немцы были особенно жестоки именно к тем, кто переходил из неоккупированой зоны в оккупированную, чем к кому бы то еще. В неокупированой зоне собрались отбросы. Все это знали. Было естественным, что оттуда никого не выпускали. Опять, как всегда, из-за всех этих евреев и коммунистов страдали честные люди.

Женщины, дети, старики сидели за совершенно пустыми столами. Горела одна лампа. Бриде сердился на молочника за то, что тот его сюда привез. Он начинал беспокоиться, не из- за возможной опасности, но из-за того, что все оборачивалось как-то по-семейному. Он отвел проводника в сторону. Он спросил у него, не было ли возможности пересечь линию демаркации в одиночку. Проводник ответил ему громко, так, чтобы все услышали, что если ему недоставало смелости, то лучше бы он возвращался в Лион. Со стороны семей, в позах заключенных в Консьержери аристократов, на него посмотрели так, как смотрят на возникавшее в момент опасности новое осложнение.

К нему подошел старик: 'Мсье, мы все здесь в одном положении. Я надеюсь, вы не собираетесь усложнять задачу этому отважному человеку'. Ребенок, чувствуя, что дело не ладилось, пустился в плач. Бриде сел на место. Ему стало страшно. Все эти простаки позволят себя сцапать, не сделав и попытки бежать. К тому же их очень быстро выпустят. Немцы прекрасно видели, с кем имели дело. А он-то как раз и попадется. Куда идти? Что делать? Он не знал местности, луны – и той не было. Теперь, когда он угодил в это осиное гнездо, ему следовало в нем остаться.

Они дожидались благоприятного стечения всевозможных обстоятельств: пока не сменится караул, пока на встречу не выйдет другой проводник. Наконец, обезразличев ко всему, Бриде захотел выйти, побыть один. Он направился к двери. Это вызвало огромный переполох среди присутствовавших. Бриде хотел все испортить. Это позор. Проводник взял его за руку и приказал не выходить. Он крикнул, что это он здесь отдавал приказы. Бриде вернулся на место. Он услышал тогда, как женщины говорили о том, какое это все-таки несчастье, что молодой человек мог настолько бояться, и что их больше не удивляло то положение, в котором находилась Франция.