говорилось, пытался понять причину этого сборища. Но речь шла о министерстве финансов. Похоже, со стороны Маршала было очень умно уступить желанию немцев снова видеть его в Париже. Таким образом, мы вступали в столицу. Через несколько недель туда переезжало еще одно министерство. Придет день, и, не подозревая ни о чем, немцы столкнутся лицом к лицу с прочно обосновавшимся в Париже Французским правительством.

Один из двух людей, находившихся у окна, подошел к Бриде.

– Сигарету, мсье Бриде? – сказал он, нажимая на кнопку своего портсигара.

– С удовольствием, – сказал Бриде, заново напуганный тем, что этот незнакомец обращался к нему по имени.

– Мы заставляем вас терять время…

– Мне было бы все равно, – заметил Бриде, если бы я знал, зачем. Но нет ничего более неприятного, чем ждать вот так, на протяжении часов… Создается впечатление, что сегодня…

Бриде осекся, не осмеливаясь открыть свои мысли.

– О! – сказал человек, улыбнувшись, – вам не следует волноваться. События диктуют эти изменения в нравах. Нам больше ничему не следует удивляться. Все возможно в наши дни.

Бриде почувствовал, что его собеседник, хотя и не переставал улыбаться, испытывал какое-то нехорошее удовольствие от того, что мог говорить с ним подобным образом. Времена искренности, уважения, благородства прошли. Как будто бы Бриде не понимал глубинного смысла поражения, словно он был наивен настолько, что воображал, будто все могло происходить так, как в обычное время.

В этот момент подошел мсье Соссье.

– Наберитесь терпения, мсье Бриде. Кстати, скажите-ка мне, я забыл вас об этом спросить, вы не сказали мне, что не живете более в отеле 'Двух ключей'.

– Я съехал сегодня утром.

– Как это случилось?

– Я рассчитывал вернуться в Лион этим вечером.

– А ваши чемоданы?

– Я оставил их в кафе недалеко от вокзала.

– Ну хорошо, я понимаю, простите меня за нескромность, но сегодня после обеда один из наших инспекторов напрасно сходил к вам. Ему объявили, что вы уехали, что вы все увезли.

Шум голосов, доносившихся из холла, прервал мсье Соссье. Он обернулся. Мсье Шлессингер встал. Можно было видеть спины двоих, разговаривавших с невидимыми собеседниками.

– Вот и они! – воскликнул Соссье.

Обращаясь к Бриде, он объявил:

– Сейчас вы увидите вашего друга Бассона.

И в этот миг Бриде понял, что происходило. Очная ставка. Все выяснится. Но зачем? Что следовало говорить?

Вскоре Бассон вошел в комнату. За ним следовал Керюэль де Мермор в сопровождении двух людей. Он сделал им знак остаться на пороге. Они подчинились с безразличной покорностью солдат, исполнявших приказ. Бриде посмотрел на Бассона, надеясь встретить его глаза, чтобы прочесть в них совет. Но Бассон, казалось, его не видел. Он, конечно же, не вышел сюда из темного помещения, и между тем, взгляд его был каким-то возбужденным и блуждающим, как у обвиняемого в момент, когда того вводят в зал суда. Все было прежним в его наружности, в манере держаться, ничто не затронуло его физически, но выражение крайней подавленности, словно ему случилось стать свидетелем смерти или какого-то страшного горя, запечатлелось на его лице, и не в это мгновение, но, как было видно, вот уже в течение нескольких часов.

Он прошел, высоко держа голову, казалось, вполне владея собой. Свет с небольшой городской улочки падал на него. Бриде тогда поразила одна примечательная деталь: казалось, что Бассон помолодел. Его бледность напоминало девичью. Разгладились морщины. Обострились черты лица. Страх ли, эмоции, неожиданным образом лишили это лицо всей тяжести и материальности, какими оно обыкновенно обладало.

Бриде вытянул подбородок, чтобы привлечь внимание друга. Тот не замечал его, или (по крайней мере, так показалось Бриде) не хотел его замечать. Очевидно, Бриде относился к своему окружению свысока, и этот товарищ прошлых лет, которого хотели восстановить против него, не был достоин даже того, чтобы быть узнанным. Он посмотрел на мсье Соссье. Тот ему сказал:

– Нет, вы имеете дело не со мной, а с господином Шлессингером.

– Очень хорошо, – ответил Бассон, встав против стола.

От того ли это, что сердце его билось быстрее, или сильнее? Но под глазами Бассона было заметно равномерное биение. Бриде не знал, что делать. Быть может, ему следовало встать, пожать руку другу, сделать вид, что ему ничего не было известно, но это было выше его сил. И, вместе с тем, он не мог оторвать от него глаз. Он неожиданно отметил, что Бассон стоял с полуоткрытым ртом, не догадываясь о том, не из недовольства или по расслабленности, как это обыкновенно бывает, но для того, чтобы лучше дышать.

'Почему он не закроет рот?' – спросил себя Бриде, которому было больно смотреть, как его друг, все силы напрягавший на то, чтобы изобразить полнейшее самообладание, выдавал себя мелочью, которую так легко было исправить.

– Присаживайтесь, – сказал ему Шлессингер сурово.

– Не стоит, – ответил Бассон.

И тут же губы его приоткрылись снова. Десять человек находилось комнате. Несмотря на это, в одно мгновение наступила тишина, обнаружившая, что в стоявшем гомоне никто по- настоящему не расслаблялся.

– Извольте подойти к нам, мсье Бриде, – сказал Шлессингер.

Бриде обнаружил, что он один продолжал сидеть. Он поспешно встал. Теперь оказалось, что он стоял рядом с Бассоном, против стола.

– Так вы знакомы друг с другом, или вы не знакомы? – спросил Шлессингер, словно ему надоела комедия, которая тянулась слишком долго.

Бассон и Бриде в первый раз открыто посмотрели друг на друга.

Бриде на мгновение заколебался. Ему неожиданно показалось, что ему не доставало естественности, что при той близости к Бассону, о которой всем было известно, он должен был сразу заговорить с ним, без всякого приглашения, подать ему руку.

Бассон тоже молчал. Он оглядел своего товарища с головы до пят, затем, словно вопрос казался предмета постороннего, холодно ответил:

– Я действительно знаю мсье Бриде.

– Да, да, мы знакомы, – сказал тот.

Бассон сохранял невозмутимость. Он не отрицал, что знаком с Бриде, но было ясно, что он презирает эту полицейскую уловку, состоявшую в том, чтобы смутить присутствием друга. Он не вменял ему этого в вину. Но своей холодностью он показывал полицейским, что те напрасно теряли время, что его дружеские чувства к старому товарищу не имели достаточного значения, чтобы помешать ему в том, что у него было сказать в свою защиту.

Шлессингер раскрыл портфель. Он не вынул из него никаких бумаг.

– Вы утверждаете, – сказал он обоим, – что никогда не встречались в Лионе.

– Я утверждаю, – воскликнул Бриде, который был рад сказать правду.

Бассон не ответил. Своим пренебрежительным видом он давал понять, что если это все, что у него собирались спросить, то он не видел смысла отвечать.