Но он был непоколебим. Взяв Катрину за руку, он повторил:

– Идемте же со мной.

– Что?! Да вы безумец! – Девушка, испугавшись, вытаращила на него глаза, пытаясь вырваться. – Сейчас же отпустите меня!

Перси успокаивающе улыбнулся, крепче сжимая пальцы. Щеки Катрины пылали, грудь вздымалась, она всерьез приготовилась бороться. Вызов был брошен, но он и не думал уступать.

– Отпустить тебя, любовь моя? Ни за что! – Он резко прижал к себе девушку и заглянул в глаза, горящие гневом. Но, увы, Катрина не могла противостоять его силе.

– Я закричу! – пригрозила она.

– Неужели? – рассмеялся Перси. – Нет, леди, не выйдет! – С этими словами он зажал ей рот ладонью и подхватил на руки. Несколько огромных шагов, и они очутились на другой стороне улицы, а потом – на задворках таверны, в сарае.

Перси захлопнул дверь и отпустил ее. Катрина разразилась проклятиями и набросилась на него с кулаками. Он смехом отвечал на ее тумаки, а потом запустил пятерню в золотистые волосы и запрокинул ее голову. Погладив шею девушки, он вдруг жадно поцеловал ее. Сначала она крепко сжала губы, сопротивляясь стремительному натиску, а потом попыталась укусить его. Но Перси продолжал ее целовать. Она не выдержала и перестала сопротивляться, губы ее раскрылись, и он принялся жадно пить сладость ее поцелуя. Катрина едва не упала ему на руки.

– Мерзавец. – Все еще дрожа, она ухитрилась вырваться, распахнула дверь сарая и выбралась на свет. Перси шагнул следом, догоняя ее.

– Постой! Нам надо поговорить.

Катрина гордо подняла голову, с трудом подавляя волнение. Ей чудился его поцелуй. Она понимала, что разговора не избежать. Ей хотелось уйти, но она должна была остаться и выслушать.

Катрина прошла к воротам скотного двора и брезгливым взглядом через плечо окинула таверну. Слава Богу, это место не из тех, в которые заглядывает Генри. Он не стал бы соваться туда, где собираются, чтобы пропустить по пинте пива, дикие головорезы-янки. Братец не имел привычки обедать в пивных, предпочитая общество губернатора.

Под сенью огромного вяза Катрина повернулась к Перси спиной и посмотрела в сторону конюшни. Вдоль длинного белого забора скакали, резвясь и играя, лошади. Они были прекрасны, свободны и необузданны. Холеный вороной жеребец положил голову на спину белоснежной кобыле. Она же тряхнула гривой и помчалась быстрее ветра, предоставив ухажеру догонять себя.

– Погляди, как она дразнит его! – заметил Перси.

Катрина быстро опустила голову и снова вспыхнула. Потом она поглядела вверх и встретилась с ним глазами. Хотелось бы ей знать, говорит он сейчас только о лошадях или в его словах есть намек на нее? Для леди она вела себя непростительно вольно. Молодой девушке ее круга ни в коем случае не позволительно встречаться с мужчиной наедине, а тем более идти с ним туда, куда он ее вел. Ей не следовало вздрагивать от его прикосновений, а потом сгорать от вспыхнувшей страсти.

– Я должна уйти. Вообще не понимаю, почему я здесь, – начала она.

– Лгунья. Ты вышла из дома, чтобы найти меня. Я здесь, любимая! – Он взял ее за руку.

– Перси! – в ужасе вскрикнула она, потому что он снова потащил ее в сторону сарая. – Постой! – взмолилась она.

Но Перси доводил начатое до конца. Как только они вступили в прохладный сумрак, насыщенный запахом свежего сена, он повернул ее к себе лицом.

– Перси! – Она отступила к дощатой стене житницы, но он уже взял ее лицо в свои ладони. Она ощутила чарующий жар его темных глаз и вновь попыталась заговорить: – Мне не следовало приходить. Прости меня. Я не понимаю, почему…

– А я думаю, понимаешь, – прошептал он и шагнул вперед, крепко обхватив ее руками и вспыхнув от прикосновения к ее бедрам и от того, что ее груди, приподнятые корсажем, упругие и твердые, прижались к его груди. Он гладил и щекотал ее затылок пальцами, приближая ее губы, затем обхватил их властно, но на сей раз намного нежнее.

Ей уже случалось целоваться. То был глупый и неуклюжий поцелуй недалекого жирного нахала, которым восхищался Генри. Тогда она смутилась, убежала, ничего не почувствовав. Ничего…

Но сейчас она чувствовала все: и тепло этого дня, и блеск весеннего солнца, и влажный, страстный, дразнящий кончик его языка, и мужскую силу его рта, и запах его тела, который она впитывала всем существом, и темное, запретное и такое отчаянное желание Перси. Ее представление о его нравственности призывало к сопротивлению. Она понимала распутство и недостойность этого поцелуя. Переживаемое ею явное удовольствие отнюдь не делало чести порядочной леди. Но отрицать его было невозможно. Катрина прижималась к могучей фигуре Перси, а он целовал ее снова и снова, и ей пришлось вцепиться пальцами в его плечи, чтобы не упасть. Она чувствовала его язык сначала лишь зубами, а потом – глубоко во рту. В этом были и страсть, и нежность. Катрина трепетала, влекомая неприкрытым, отчаянным желанием.

Это походило на настоящее безумие. Крохотным уголком сознания Катрина еще оценивала происходящее, но в остальном уже теряла остатки разума. Дело не только в том, что Генри, обнаружив их вместе, несомненно, убил бы ее. Разве она не преданна Британской короне? Она же не американка, в конце концов! Она воспитана в Лондоне, а очутилась в Новом Свете лишь потому, что Генри, ее опекун, получил в колониях огромные земельные владения. Судьба распорядилась так, что в Вильямсберге у него богатый дом, а в Каролине – сотни акров земли и усадьба с белыми колоннами в Филадельфии. Но какова чистокровная англичанка! Стоит в унизительных объятиях одного из самых отъявленных заговорщиков, в объятиях мужлана, который нагло и грубо заявил, что желает ее! Правда, он любит ее!..

«Да уж, любит!.. – с горечью подумала Катрина. – Даже не ухаживает, а без лишних церемоний берет то, что ему нравится. Он не заговорил о честном браке, а всего лишь пообещал украсть меня. Разве мужчины женятся на тех, с кем ведут такие разговоры?..»

Конечно, он просто смеялся над ней. Представил ее дурочкой, проституткой, и сегодня вечером будет хохотать где-нибудь в грязной таверне, рассказывая дружкам-бунтовщикам, как целовал и тискал в сарае высокородную сестренку лорда Сеймура и как она ушла домой, обмирая от желания.