же это такое? Последняя иностранная армия, которая стояла на земле Тибета, была Маньчжурская армия в 1912 году. Насколько я понимал (а теперь знаю), в то время в Тибете было не больше горсточки европейцев. А идея о том, что Тибет "возвращается к своей Родине-Матери", была бесстыдным измышлением. Тибет никогда не был частью Китая. В действительности, как я уже упоминал, именно Тибет в прошлом имел притязания на обширную область Китая. В довершение всего, наши народы отличаются в этническом и расовом отношении. Наши языки совершенно различны, наша письменность не имеет ничего общего с китайской. Как впоследствии заявила в своем докладе Международная комиссия юристов:

"Положение Тибета по изгнании китайцев в 1912 году вполне может быть определено как состояние независимости де факто... Таким образом, мы утверждаем, что события 1911-1912 годов знаменуют восстановление Тибета как полностью суверенного государства, независимого фактически и юридически от китайского контроля."

Однако больше всего насторожило то, что Нгабо не были даны никакие полномочия подписывать что-либо от моего имени, но только вести переговоры. Государственные печати были при мне в Дромо, поэтому он никак не мог заверить документ. Значит, его принудили. И только через несколько месяцев я узнал правду о происшедшем. А тогда нам всем оставалось лишь слушать эту радиопередачу (повторенную несколько раз) в сочетании со всякими самодовольными разглагольствованиями о радостях коммунизма, славе Председателя Мао, чудесах Китайской Народной Республики и обо всех тех прекрасных вещах, которые ожидают тибетский народ теперь, когда наши судьбы объединились. Это было довольно глупо.

Детали "Соглашения из семнадцати пунктов" были удручающими. Пункт второй провозглашал, что "местное правительство" Тибета будет "активно помогать Народно-освободительной армии занять Тибет и консолидировать национальную оборону". Это означало, насколько я мог понять, что предполагается немедленная капитуляция наших вооруженных сил. Пункт восьмой продолжал эту тему, в нем говорилось, что тибетская армия должна войти в состав китайской армии — как будто такая вещь возможна. Затем в пункте четырнадцатом мы узнавали, что отныне Тибет должен быть лишен права вести свои внешние дела. Эти ключевые пункты перемежались с другими, в которых давались заверения в религиозной свободе Тибета, сохранении моего положения и существующей политической системы. Но несмотря на все эти общие места, было ясно одно: отныне Страна Снегов подчинена Китайской Народной Республике.

Когда вся горькая правда о нашем положении стала доходить до сознания, некоторые люди, особенно Такцер Рин-поче в своем длинном письме из Калькутты, стали убеждать меня немедленно уехать в Индию. Они доказывали, что единственная надежда для Тибета заключается в том, чтобы найти союзников, которые помогли бы нам бороться с Китаем. Когда я напомнил им, что наши делегации в Индию, Непал, Великобританию и Соединенные Штаты уже были возвращены, они возражали, что теперь, когда эти страны поняли серьезность ситуации, они, несомненно, предложат свою помощь. Они подчеркивали, что Соединенные Штаты непримиримо противостоят коммунистической экспансии и уже приняли участие в корейской войне по этой причине. Я понимал логику их аргументов, но тем не менее чувствовал, что сам факт участия Америки в войне на одном фронте уже уменьшает вероятность того, что она пожелает открыть еще другой фронт.

Через несколько дней пришла длинная телеграмма от делегации в Пекине. В ней в основном повторялось все то, что мы уже слышали по радио. Было очевидно, что Нгабо не мог сообщить правду. Недавно несколько членов этой делегации рассказали в своих мемуарах всю историю того, как их угрозами принудили подписать "Соглашение" и использовать поддельные государственные печати Тибета. Но по телеграмме Нгабо я мог только догадываться о том, что произошло. Однако он все-таки сообщил, что новый генерал-губернатор Тибета, генерал Чжан Дзинь-у находится на пути в Дромо через Индию.

Ничего не оставалось делать, как ждать. Тем временем я принял недавно приехавших настоятелей трех больших монастырей-университетов — Гандэна, Дрейпунга и Сера. Когда я рассказал им о "Соглашении из семнадцати пунктов", они стали убеждать меня как можно скорее вернуться в Лхасу. Тибетский народ очень хочет, чтобы я вернулся, сказали они. В этом их поддерживали и Лукхангва, и Лобсан Таши, которые передавали с ними послание.

Через несколько дней я получил еще одно сообщение от Такцера Ринпоче, который, очевидно, добился успеха в установлении контакта с американским консульством в Калькутте и получил разрешение посетить Соединенные Штаты. Он снова убеждал меня приехать в Индию, говоря, что американцы очень заинтересованы в установлении контакта с Тибетом. Он предполагал, что если я уйду в изгнание, то между нашими двумя правительствами могут быть проведены переговоры по поводу соглашения о помощи. Мой брат заканчивал свое письмо фразой о том, что мне необходимо как можно скорее приехать в Индию, добавив, что китайская делегация уже в Калькутте на пути в Дромо. В этом заключался намек на то, что если я не отправлюсь немедленно, то будет слишком поздно.

Примерно в то же время я получил письмо в таком же духе от Генриха Харрера, который уехал из Лхасы передо мною и находился теперь в Калимпонге. Он решительно высказывал свое мнение о том, что я должен эмигрировать в Индию — ив этом его поддерживали некоторые члены моего правительства. Однако Линг Римпоче был столь же непреклонен в том, что я не должен ехать.

Итак, передо мной стояла дилемма. Если руководствоваться письмом моего брата, то, по-видимому, все же была некоторая надежда заручиться поддержкой иностранцев. Но что это будет означать для моего народа? Нужно ли мне, действительно, уехать, даже не встретившись перед этим с китайцами? И если я уеду, то будут ли наши вновь обретенные союзники помогать нам при любых обстоятельствах? Когда я размышлял на эту тему, то постоянно приходил к двум соображениям: во-первых, для меня было очевидным, что наиболее вероятным результатом пакта с Америкой или кем-либо еще будет война. А война означает кровопролитие. Во-вторых, я думал, что хотя Америка и очень могущественная страна, но она расположена за тысячи миль.