затрагивают, хотя бы и слегка, все другие ее части. Это как «эффект бабочки». Взмах крыльев бабочки в Пекине может вызвать микроскопические атмосферные изменения, которые через некоторое время повлияют на погодные условия в Ванкувере.

Если же говорить о людях, я не могу быть полностью уверен в безопасности своих дочерей, если дети Кабула или Багдада в опасности. Для Далай Ламы реальность жизни — единое целое: все взаимосвязано и ничто не существует само по себе. Известная тибетская поговорка гласит: каждое существо было когда-то твоей матерью, как и ты когда-то был матерью каждого существа. Эта мысль должна вдохновить нас, заставить упорно воспитывать в себе уважение к благополучию других и способность обуздывать собственную раздражительность. Далай Лама продолжал:

— Если говорить обо мне, о моем тибетском опыте, то разрушения, смерти — все случалось. Болезненный опыт. Но месть... она несет еще большие несчастья. Так что взгляните под более широким углом зрения: раз в мести нет ничего хорошего, остается — прощение... Прощение не подразумевает, что вы просто забываете прошлое. Нет, вы помните прошлое. Но следует понимать, что все прошлые страдания проистекали из ограниченности мышления обеих сторон. И вот теперь — время прошло. Мы чувствуем себя более мудрыми. Думаю, это единственный путь.

— Как вы развиваете способность к прощению? — спросил я.

— Прежде всего, основываясь на личном опыте, я думаю о других, включая моих так называемых врагов. Они ведь люди — такие же люди, как и все. У них есть такое же право достигнуть счастья и избежать страданий. Красоту, свежесть, улыбки любят все. А преступления и кровопролитие не любит никто. Теперь второе. Мое будущее связано с другими людьми, и с врагами тоже; а мои интересы связаны с их интересами. Например, моя страна и мой народ очень прочно связаны с китайцами. Наше будущее в большой мере зависит от них. Забота о них в конечном счете выливается в заботу о нас.

— Но что лично вы чувствуете по отношению к китайцам? — спросил я Далай Ламу. — Возможно, были какие-нибудь личные драмы, связанные с китайским вторжением и затронувшие непосредственно вас?

— Непосредственно меня? Да нет, в общем, не было. Но когда я услышал, например, от одного тибетца, который сидел в китайской тюрьме... Он еще жив, теперь живет в Непале. Он рассказал мне, что в той тюрьме сидел тибетский мальчик. — Далай Лама изменил позу — опершись на подлокотники, он переместился на край широкого кресла. — Мальчику было шестнадцать; согласно китайской конституции, он не достиг возраста, с которого предусмотрена ответственность за преступления. Но он сидел в тюрьме: его должны были скоро казнить, поскольку отец мальчика сражался против китайцев. Однажды вошли китайские солдаты с оружием.

Один из офицеров нашел в углу железный прут и избил им мальчика, отец которого убил нескольких солдат этого офицера. Из мести, удовольствия ради, офицер бьет железным прутом юношу, которому все равно предстоит умереть. Когда я услышал это... — Далай Лама закрыл лицо руками. — Я заплакал.

Меня тронула эта трагическая история: каким жестоким может быть взрослый человек по отношению к молодому и ни в чем не повинному! Но главным чувством в тот момент был стыд. Я был отвратителен сам себе и чувствовал себя виновным — чуть ли не соучастником. Как и другие китайцы, которых я знаю, я склонен отождествлять свое поведение с поведением этнических китайцев вне зависимости от того, где они проживают. Если, например, находясь в Ванкувере, я читаю, что китайский ресторан в Шанхае подает посетителям собачатину, я непроизвольно съеживаюсь от стыда.

— А как эта история о тибетском мальчике повлияла на ваше отношение к китайцам? Как она согласуется с концепцией взаимозависимости? — спросил я после паузы.

— Сначала меня охватил гнев, а потом я почувствовал жалость к офицеру, — ответил Далай Лама. — Поступки офицера определяются его мотивацией, а его мотивация зависит от пропаганды. Пропаганда же утверждает: отец-контрреволюционер — зло. Уничтожение зла — добро. Такая вера — порочная вера. Вам не в чем обвинить человека. В таких обстоятельствах  даже  я  мог  бы  поступить  похожим  образом.  Но  если  рассуждать, придерживаясь моей веры, гнев вытеснят прощение и сострадание. Взаимозависимость открывает нам целостную картину: это случается потому-то, а это случается из-за того-то. Ясно?

Далай Лама обладает редкой способностью ставить себя на место другого человека. Особенно если этот человек — его враг. Он когда-то сказал мне, что считает своих врагов самыми ценными учителями. Он любит друзей и дорожит ими. Но верит, что именно враги бросают нам вызов, который стимулирует нас развивать в себе такие качества, как прощение и сострадание. Прощение и сострадание, в свою очередь, являются необходимыми составляющими спокойствия духа.

— Сущность буддизма: с одной стороны — сострадание, с другой — принцип взаимозависимости, — продолжал Далай Лама. — И я всегда говорю людям, насколько важно различать действующее лицо и само действие. Мы должны протестовать против дурного действия. Но это не означает, что мы против того человека, который действует. Одно действие завершено, за ним следует другое, когда этот человек может проявить себя как друг. Вот почему сегодня китаец — враг, а завтра он, возможно, станет другом. Поэтому мне нетрудно простить китайцам то, что они сделали с моей страной и моим народом.

Далай Лама расслабился, резко откинулся на спинку кресла. А потом неожиданно заявил:

— Но если бы я был там и встретился с китайским солдатом, с тем офицером, который бил мальчика... Если бы я был там и у меня было ружье, я не знаю... — Он поднял правую руку, покоившуюся на животе, сжав пальцами воображаемое ружье. Озорная улыбка тронула его губы. — В такой момент я могу застрелить китайца, — сказал Далай Лама, пожимая плечами. Он поднял руки, развел их в стороны и пожал плечами. А потом захихикал.