пощупала лоб ребенка, коснулась губами сгиба у маленькой ладошки, чтобы понять, нет ли у сына жара. Но Флоримон казался вполне бодрым, хотя немного капризным и раздраженным. Кантор с самого утра развлекался тем, что пытался освободиться от пеленок, в которые его довольно неумело завернула Розина. И вот теперь малыш стоял в корзине, куда его положили, голенький, как херувим, и явно намеревался вылезти из нее, чтобы поймать пламя в очаге.
— За этим младенцем очень плохо ухаживали, — озабоченно заметила Барба. — Ему пеленали ручки и ножки, как полагается? А то он никогда не будет держать спину прямо, и даже может вырасти горбатым.
— Для своих девяти месяцев Кантор выглядит очень крепким ребенком, — ответила Анжелика, восхищенно разглядывая пухленькие ягодички своего младшего отпрыска.
Но Барба не могла успокоиться. Свобода движений Кантора приводила ее в ужас.
— Как только у меня выдастся свободная минутка, я нарежу пеленки из полотна, чтобы заворачивать малыша. Но сегодня утром об этом не может быть и речи. Мэтр Буржю показался мне очень странным. Только представьте, госпожа, он приказал навощить столы, да еще и послал меня в квартал Тампль купить мягкий мел, чтобы чистить олово. Из-за всего этого я просто с ног сбилась…
— Попроси Розину тебе помочь.
Убедившись, что все идет как надо, а ее команда при деле, повеселевшая Анжелика направилась к Новому мосту.
Продавщица цветов ее не узнала. Анжелике пришлось напомнить цветочнице о том дне, когда она помогала ей составлять букеты, и о том, как торговка похвалила ее умение.
— Ха! И ты хочешь, чтобы я тебя признала? — воскликнула почтенная женщина. — В тот день у тебя были волосы и не было ботинок. Сегодня у тебя есть ботинки, но нет волос. Но надеюсь, твои пальцы по-прежнему ловкие?.. Тогда присаживайся. Работы хватает, ведь скоро праздник Всех Святых. Кладбища и церкви расцветут букетами, я уж не говорю о цветочном убранстве для надгробий.
Анжелика устроилась под большим красным зонтом и умело принялась за работу.
Она не поднимала глаз, стараясь не обращать внимания на маячивший на горизонте у водной глади силуэт старой Нельской башни и боясь узнать среди прохожих Нового моста одного из бандитов Весельчака. Но в тот день на Новом мосту царило спокойствие.
Не было слышно даже громогласных выкриков Большого Матье, так как в эту пору он перекочевал вместе со своей телегой-платформой и оркестром на ярмарку Сен-Жермен, хотя никто толком не знал, возродилась ли на ярмарке присущая ей радостная суета.
А Новый мост утратил свою значимость. Здесь стало меньше зевак, меньше бродячих актеров, меньше нищих. Впрочем, Анжелика только радовалась этому.
Торговки, ахая и охая, обсуждали побоище на ярмарке Сен-Жермен. Казалось, что до сих пор еще не подсчитаны все убитые в той кровавой потасовке. Но впервые за долгие годы полиция действительно взялась за дело. С того памятного вечера не проходило и дня, чтобы на улицах города не появилась процессия нищих, которую «охотники на бедняков» вели по направлению к Общественному госпиталю, или цепочка каторжников, отправляемых на галеры. Что касается казней, то каждый новый рассвет на Гревской площади встречали пара-тройка повешенных.
— Вот увидите, — уверяла дородная цветочница, которая, по всей вероятности, пользовалась особым почетом в цеху торговок цветами, — наш молодой король освободит нас от этих паразитов. Говорят, он собирается провести важные реформы. Скоро все нищие и бродяги без крыши над головой будут арестованы и отправлены в приют.
— Вот король, который всем по нраву! — воскликнула прелестная девушка с корзинкой гвоздик. — А как он красив! Я его видела однажды, когда он проезжал в роскошной карете. Я крикнула «Да здравствует король!» и бросила маленький букетик. К сожалению, он упал в водосточный желоб, но король заметил это и очень мило улыбнулся.
— Говорят, что он влюблен в одну из фрейлин королевы и что он сделал ее своей фавориткой. Наверное, он осыпал ее драгоценностями.
— Все это наветы подлого змея, Грязного Поэта, — заявила дородная цветочница. — Конечно, все знают, что мужчины великие распутники. Но на сей раз мне хочется верить, что Грязный Поэт наврал, ведь какой бы свиньей ни был мужчина, он не может поступать так со своей женой, когда она должна произвести на свет их первого ребенка. Потом — это уже другое дело. Плоть слаба.
— Крестная, я расскажу Грязному Поэту о том, что вы сказали о короле.
— Ты можешь сказать ему все, что пожелаешь, моя душечка. Он в тюрьме, и его скоро повесят.
— Я в это не верю. Он выпутается и на этот раз. И вообще, он нам пригодится, если мы собираемся отправить свои поздравления королеве.
— Мы не обязаны обращаться к этому рифмоплету, — ответила толстуха, которой явно не нравился Клод Ле Пти. — Найдется немало достойных поэтов, которые сочтут за честь написать для нас стихи; нужно лишь дождаться пушечного залпа…
— Двадцать пять залпов, и все будут знать, кто родился: мальчик или девочка. Двадцать четыре выстрела в честь принцессы и сто — в честь дофина.
