...Чаще всего Игорю доставалось все второстепенное, все технически нудное, времяемкое. Между ним и Старшим было немое соглашение, какое бывает у салаги и старослужащего, если старослужащий сохранил человеческий облик: один размечает контуры окопа, другой роет, а если у роющего жабры захлопают чересчур реанимационно, отдыхающий и неборазглядывающий, ворча, поможет. Игорь получал в свое ведение сканирование, цветоделение, цветокорректуру, внесение редакторской правки и т.д. Старшой сохранял за собой сливки, собственно верстку, творение макета.

Есть в книгах своего рода магия: нелепица разрозненных операций (пишут, набирают, редактируют, цветоделят, фальцуют и т.д.) постепенно переходит в либерлагородство. Чудо претворения еще-не-книги в книгу почти невозможно зафиксировать, любой наблюдатель пожалуется: отвернулся-де как раз в самый момент. Ан нет, у профессионалов надобно спрашивать, профессионалы скажут, что простецкое вино обретает контуры крови, скорее всего, на стадии верстки. Поэтому верстальщик сродни кузнецу - всякий непредубежденный человек понимает, что оба прочно связаны с нечистой силой и рая им не видать; не от Бога эта Гутенбергова магия. И кто только позволил совершать им службу логосу, чай, не священники...

Игорь был вполне удовлетворен таким положением дел. Когда Старшой болел, он бесхлопотно делал его работу, а затем бестрепетно выслушивал металлические рыки поставленного на ноги, ежели тому требовалось показать себе и окружающим, сколь худо и небрежно занимался магией подчиненный. Но творческая ипостась верстки представлялась ему ничуть не важнее и не почетнее вечной роли повивальной бабки при рождении макета.

Для Игоря священнодействия с полуфабрикатами, предназначенными в пищу жадному зверю печати, имели явственный характер ритуала, почти обряда. Ритуал требовал педантизма, а педантизм - идеальное укрытие от хаотической стихии. В их верстальной паре Колян занимал место творца-хаотика, а Игорь жреца, упорядочивающего творческий хаос в четко структурированный космос. Он чувствовал в себе почти призвание: стоять на часах у храма безупречности. Шлифовать заусеницы, доводить до совершенства, убивать досадные недочеты, отыскивать и распинать непростительные мелочи.

Весь колоссальный восьмичасовой отрезок суток, по необходимости навек отданный Игорем, как и большинством жителей евроцивилизации, прокорму, не давал плодородной почвы амбициям. Не растет в этих местах смысл жизни, во всяком случае, его смысл жизни. Частоколы здесь произрастают, заборы то есть, чугунные тумбы в три обхвата да колючая проволока буйно колосится на мягких травах ранней старости. А цветы приживаются так редко... Игорь когда-то забавлялся подсчетами: каков процент тех, кто нашел в работе мечту, кто занимается тем, что дает счастье, кто, на худой конец, совмещает заработок с творчеством. Трое из сорока опрошенных. Работа оказалась деталью в инфраструктуре жизни. Никак не больше того. Лет семь назад Игорь мечтал о том, чтобы труд оказался игрой, чудом, творчеством. Вышло совсем другое, то вышло, чего не миновать: труд - никакое не творчество, а всего лишь способ заработать деньги, чтобы в свободное время заняться творчеством, судьбой или хэппенингом.

На несколько часов до обеда и после обеда вокруг Игоря вырастала небольшая зона, где древние законы выполнялись. В ней всегда чисто. В центре нее умиротворенный человек занимается делом, которое он прекрасно знает и к которому не питает отвращения; даже, черт побери, испытывает к этому самому делу своего рода уважение. Трудится честно, на совесть, не торопясь, без суеты. Так, чтобы с первого раза получалось наилучшим образом. Делает свое дело солидно, можно сказать, со вкусом, как хороший работник обедает после трудов праведных. Время в этой зоне неизменно течет как praesent continious, качеством же perfect. Нечего сказать о работе Игоря: она медленным солнышком восходит утром, упорно стремится к зениту и заходит к концу рабочего дня, бег ее важен и не спор; но зато и неостановим. Еще это похоже на тонкую упрямую струйку воды, без устали вытачивающую клин в сомкнутом фронте хаоса.

Спокойный труд вышел из чести. Излюблен блеск, сверкающее мнение, искусство эффектной самопродажи, умение презирать, не умея. Желание работать, высказанное вслух, обретает в психологическом портрете место непростительного штриха. Лежебока испытывает чувство колоссального морального превосходства над трудягой. Он почти псих, этот трудяга, он конь, трудоголик, он совершает постыдное дело, упершись рогом в работу; вероятнее всего, он уделяет мало внимания родным и близким, дети редко видят его; друзья посмеиваются над простым, тупым, честным - все-де ему некогда, коняге... Да что Игорю до лежебок? Он посидит-посидит в своей зоне и к вечеру бывает доволен: честно все-таки зарабатывает деньги, можно сказать, добротно зарабатывает, как тому и надо быть.

Изредка в эту зону вторгались нежеланные пришельцы из окружающего мира. Например, милая хохлушка Ксюша из Белой Церкви; милая, поскольку незлобивого нрава и с огромными темными глазами, щедро распахнутыми навстречу любому сколько-нибудь стоящему мужчине. Как описать ее характер и умственные способности? Если б та самая Оксана, исказнившая капризами кузнеца Вакулу, похожа была на Ксюшеньку, то прослыла бы беспамятной дурой и вертихвосткой. В темные времена таких людей много, поскольку их устройство дает приличный шанс на выживание: беды стекают с них легкими обильными слезами, быстро расстаются с памятью и тают в бесконечной дали позавчера. Ксю приехала в российскую столицу от бедности. Родители инженеры- пенсионеры, брат погиб в армии (на пустом месте, в мирное время: получил пулю от какого-то психа-наркомана, поставленного в караул), торговый техникум, шесть месяцев нищеты на базаре, два месяца нищеты вне базара, подруга подсказала поехать в Москву, подработать на Тверской. Клиентам невысоконькая, веселая хохлушечка нравилась, пожилые дядьки охотно покупали ее, иногда поили-кормили-одевали, как какую-нибудь внучку, а потом отпускали бездельно. Чаще, конечно, просто так не отпускали, да и всякого разбора братва искала развлечений ближе к полуночи, любой кошмар мог случиться в простой панельной судьбе: на то и профессия ночная, хоть и престижная, более или менее денежная по нынешним временам, но все ж рискованная донельзя. Наконец, один постоянный клиент из "дядьков" по доброте душевной пристроил нищую хохлушечку на роскошное место в секретариат фирмы, где работал Игорь. Здесь Ксюшу приметил Иван Филиппович, познакомился с нею поближе, переспал раз, другой, повысил в должности и предложил взять со всеми потрохами на содержание, снять квартиру, избавить от работы, дать денег впрок. И его сухую и расчетливую душу радовала "внучка".