Многое что в жизни Игоря прояснилось от этого взгляда; за пять десятилетий до смерти обещано было ему оправдание всей жизни и нечто непредставимо прекрасное, хотя и не ему предназначенное.

- Пойдем в кафе. Ты такой славный, - она встала, встряхнула полотенце (надо надеяться, кой-что до армейской шпингалетки долетело), нашарила ногами вьетнамки...

- Ну что же ты, собирайся, - Игорь дернулся в сторону своих вещей. Какой милый, как я ему нравлюсь. Ведь я ему нравлюсь. Надо будет почаще задавать этот вопрос: "Я тебе нравлюсь?" Так размышляла ориентальная Пантера, ощущая удовольствие от двух вещей: во-первых, как она его! Во-вторых, она направлялась в кафе и, несмотря на полное неудобство хождения в дешевых вьетнамках по асфальту, умело заставляла попку работать на зрителей; этот тоже смотрел, нагоняя ее, но он уже готов, а приятность идет от самого умения вот так работать попкой при этих кретинских вьетнамках. Игорь молча шел рядом, и Пантера думала, что молчит он от смущения ее бесподобными красотами, хотя на самом деле он молчал, потрясенный воздействием магии взгляда - не на него и не для таких дел рассчитанного. Тогда Елена на секунду остановилась, спиной приняла Игореву неспособность очнуться и притормозить, пожала плечиками и триумфально спросила, полуобернувшись:

- Знаешь, что ты забыл?

- Да?

- Ты забыл сказать, как тебя зовут, - должен же он понять и осознать, насколько увлекательно зрелище ее тела, можно просто память потерять.

- Игорь. Прости, я просто память потерял. Ты замечательно выглядишь, - ей должно быть приятно.

- Игорь? Красивое имя. Князь Игорь, - она рассмеялась. Куда этим простодушным мужчинам понять, уж куда понять им, что не над ними посмеиваются женщины, а радуются тому, как признана и как оценена их женская краса.

Прикосновение его белой городской кожи к спине было приятно. Сухая гладкая кожа. Мышцы.

В маленьком припляжном кафе, сидя на грязных пластиковых стульях, они пили из пластиковых стаканов красное вино и заедали его сосисками с горошком из пластиковых тарелок, поставленных на пластиковые столы, отвратительно запятнанные сигаретными ожогами. Тонкий слой пыли на столах. Шесть-семь. Очень слабое место для удачно сложившейся ситуации. Телам было прохладно, почти что зябкий ветер трепал бахрому, свисавшую с огромных полосатых зонтов, раскинутых над столами. Оба не хотели друг друга. Игорь волновался, адреналин устроил ему приступ холодного озноба. Пантера понимала, что рано или поздно захочет его, но не спешила; нужна для желания нега, нужен уют. Равнодушный балтийский ветер - плохая повитуха желанию.

Обоих беспокоило то, что стулья грязны и что кожа бедер соприкасается с пыльной поверхностью, обильно политой выделениями чужих потовых желез.

Оба знали: кафе лишь полустанок, на котором нельзя пребывать долго. Но знание их было разного сорта. Он знал на уровне инстинкта, она - на уровне навыка. Он не понимал, куда им следует отправиться после этого, она - еще не решила. Дикое мужское предчувствие подсказывало ему, что постель близко. Ее женский госплан просчитывал, когда именно.

- Кто ты?

- Женщина, все остальное ты видишь, - мужчины всегда ставят себя в проигрышное положение, считая почему-то своей святой обязанностью развлекать женщин разговорами. Молчаливый мужчина - победитель.

- Я ведь ничего не знаю о тебе.

- Я предметница.

- ?

- Преподаватель средней школы, географ, - в этом месте Игорь остро почувствовал, сколь сильно ненавидят ее коллеги, особенно коллеги за сорок пять... - Для детей я Елена Анатольевна, можешь себе представить?

- Какой ужас. Это немыслимо, - Игорь прекрасно представлял себе это, но Пантера не может не чувствовать себя вечно-девятнадцатилетней.

- Очень даже мыслимо. Но ведь кто-то должен это делать, - тоном оправдывающегося палача-профессионала ответила Пантера.

Студент что-то еще лепетал, лепетал, а она оценивала. Конечно, не атлет. Но жилистый такой, кожа чистая, нежные волосики. Альбиносик ты мой. И вот еще что: очень спокойный, уверенный голос. Ему положено сейчас волноваться, и он волнуется: видно, видно по всему. Но какой при этом спокойный, уверенный голос, какой приятный баритон, ему бы в дикторы. Она посмотрела на красные Игоревы сосочки и отключилась от разговора, нимало не волнуясь, как будет воспринято ее молчание. Как воспримет, так и воспримет. Она смотрела на его молоденькие, аппетитные сосочки и погружалась в баритон. Он говорил, что-то говорил, потом замолчал, заговорил вновь и вновь затих, бормоташка мой. Когда самый низ купальника-боди промок по-настоящему, решение замаячило перед ее мысленным взором.

Переодеваться все равно придется. Можно разойтись по номерам, потом пойти в город, погулять, зайти в ресторан... после этих сосисок с рестораном придется обождать; неэффективно набивать брюхо, так сказать, в преддверии. Просто погулять. Сосны, вечер, пустынные дорожки парка, она даст ему прикасаться, а потом потрется щекой; первый поцелуй будет шаловливым, почти не поцелуем, а игрой; потом пауза, во время которой накачиваются серьезные чувства, и второй поцелуй, глубокий. Еще и еще. Хорошо бы найти лодочную станцию и целоваться на лавочке под стук качающихся лодок о