своих мест. Крепкие рукопожатия как бы закрепили овладевшую всеми мысль:

– Сохранять!

Когда утихло волнение и все снова чинно уселись в кресла, Пестель продолжал:

– Господа, нам надо подумать сообща и решить, какой будет цель нашего тайного общества? Останется ли она прежней – введение республиканского правления в отечестве нашем – или иной?…

– Республиканского, разумеется! И только республиканского! – поднялся во весь рост высокий узколицый полковник Алексей Петрович Юшневский.

Его поддержали остальные.

Тогда Пестель, понизив голос, – как бы давая понять, что речь будет о самом главном и важном, – медленно, словно печатая слог за слогом, произнес:

– Республиканского нового порядка, господа, и не мыслится без насильственного устранения самодержца. А сие требует решительности необыкновенной. Для свержения деспотизма необходима смерть государя-императора. Я согласен на цареубийство… Но согласны ли вы на сие?

Он вопрошающе посмотрел на лица единомышленников – Согласны?

– Я не могу, – дрогнувшим голосом воскликнул полковник Аврамов. – Вольность нельзя осквернять пролитием крови.

– Но нам не добиться ее – свободы, без пролития крови, без истребления деспота, – возразил Юшневский. – Обстоятельства толкают на самые решительные действия.

Аврамов смутился. Нахмурил в мучительном раздумье брови. Капельки пота выступили на его лбу.

– Я, как и все, согласен… – вздохнув, произнес он.

– Видимо, не каждый может быть членом нашего тайного общества, господа… – вновь поднялся Юшневский. – Опасен удел славный сей. И стыда нет, если не чувствуешь в себе способности стать достойным членом нашего братства.

Его спокойные искренние слова тронули всех. И больше всех, конечно, того, кому они предназначались. Аврамов вскочил с места и горячо поклялся в верности тайному обществу – Южному обществу.

Расходились друзья поздно – после третьей стражи, когда наступивший рассвет возвестили тульчинские петухи.

Сдержанный на проявление каких-либо дружеских чувств, Пестель, против обыкновения, провожал гостей. Двухэтажный дом его стоял на пригорке, окруженный садом.

Павел Иванович спустился с друзьями с пригорка, провел их до начала улицы, идущей к собору, крест которого смутно маячил в посветлевшем небе. Над ним умирали последние звезды…

Весенний, пахнущий сыростью талых полей ветер освежил горячую возбужденную голову. Пестель искоса поглядывал на четкие в синем рассветном полумраке лица товарищей. Сейчас, одетые в каски и кивера, их головы были похожи на горельефы античных воинов Ему невольно вспомнились всадники из отряда Александра Ипсиланти, которые совсем недавно, всего лишь несколько дней назад, там, за чертой отечества, в Яссах, гарцевали перед ним. Совсем недавно! И это был не сон… Над их головами шумели знамена свободы.

Прикрыв на миг глаза, Пестель представил себя и своих друзей во главе дружины свободы. Настал желанный час – и они мчатся на боевых конях! Ведут за собой вольнолюбивые эскадроны на самодержавный Петербург…

Весна 1821 года оказалась щедрой на неожиданные события. Недаром военные люди говорили тогда: «Прилетел кулик из заморья, вывел весну из затворья». Новый кулик из заморья был окрыляющей для Пестеля и его друзей вестью.

Не успели австрийские каратели задушить в Неаполе восстание, как на другом конце Италии, в Пьемонте, вспыхнуло новое.

Восстание в Пьемонте у свободолюбивых подданных русского царя вызвало ликование. Но самого царя встревожило и огорчило чрезвычайно. Его белое круглое лицо – «ангелоподобное», как утверждали льстецы, стало желто-лимонным. И придворные лейб-медики даже перепугались: не произошло ли у его величества разлития желчи.

Император Александр Первый тогда находился на конгрессе Священного союза в Лайбахе,[55] но далекое расстояние от России не помешало ему послать фельдъегерем немедленное распоряжение: двинуть корпус русских солдат на подавление восставших пьемонтцев…

И Пестеля неожиданно перевели в Смоленский драгунский полк, который готовился к походу в Италию. Но начальникам Второй армии Витгенштейну и Киселеву требовался толковый человек, способный разобраться в сложной обстановке, связанной с восстанием, которое разгорелось не в далекой Италии, а совсем близко – у самой русской границы. Поэтому Пестель, как писалось казенным слогом, был «употреблен в главной квартире Второй армии по делам о возмущении греков».

И снова Павел Иванович сел в заветную тележку – каруцу, запряженную цугом клячами, и поехал в Бессарабию, встретившую его весенним цветом яблонь и вишен. Здесь, в садах и саманных домишках, он опять начал встречаться с секретными агентами, посланцами от повстанцев, с людьми, имевшими прямое или косвенное отношение к восстанию.

В Скулянах, на квартире начальника пограничного карантина, он имел беседу с посланцем Ипсиланти, который познакомил его с проектом создания на Балканском полуострове федеративного государства из десяти автономных областей. Этот проект создания многонационального государства, основанный на равноправии всех народов, входящих в федерацию, очень заинтересовал Пестеля. «Не такой ли должна быть и будущая республика Российская – вольный союз равноправных народов?» – подумал он.

Пестель тщательно записал беседу с молодым греком, на основе которой и решил составить свой проект создания на Балканах свободного от султанского ига федеративного государства под названием «Царство греческое»…