— Ты уверен? — нахмурилась Дженни.

Я кивнул на коробку с кексиками:

— Вот это ты видишь, например?

Дженни присвистнула.

— Нет, ну может русский у них не родной, что они так фразы строят? — предположила она. — Хотя не до такой же степени: «коньячный спирт» без мягкого знака, а «пшеничная мука» — с мягким…

— Да это как раз ерунда, — отмахнулся я. — Ты на сам рисунок посмотри. Что они с осликом делают?

— Ой, бля… — не сдержалась Дженни и испуганно закрыла рот ладошкой.

— Ведь такое случайно не нарисуешь, верно?

Дженни кивнула, еще раз посмотрела на рисунок и покраснела.

— Давай возьмем, — сказала она решительно. — Покажем кому-нибудь. С кафедры психиатрии.

Мы пошли дальше, взяли сосисок, овощей и хлеб. Дженни остановилась у корзины с плюшевыми енотами, вынула одного и принялась рассматривать.

— Нравится? — с готовностью спросил я. — Берем, будет у тебя енот.

Дженни молча помотала головой.

— Если ты хочешь меня спросить, что делают плюшевые еноты в продуктовом магазине… — начал я.

— Почему у него из жопы белые ленты? — перебила Дженни. — Почему?

Я пригляделся. Действительно, прямо из задницы енота торчал целый пучок белых лент. Было их там три штуки — широкие, жесткие, длинные, чуть ли не полметра, покрытые нескончаемыми абзацами убористого текста на всех языках мира.

— Там написано, как стирать, — неуверенно объяснил я.

— Как люди научились стирать? — насмешливо переспросила Дженни. — Статьи из Википедии?

— Так всегда делают, — уверил я. — Вообще всегда. На всех игрушках мира. Не спрашивай меня, зачем.

— Вшивают в жопу? — уточнила Дженни. — Намертво? Их же никогда оттуда не выдрать. Смотри!

Она вдруг намотала ленты на руку и потянула изо всех сил. Ленты не оторвались, но задница енота вдруг треснула, и на пол посыпалась пенопластовая крошка.

Дженни испуганно запихнула енота в глубину ящика, отскочила в сторону и принялась делать вид, что рассматривает этажерку с вином. Даже сняла одну из бутылок.

— Возьмем? — предложил я. — Отметим знакомство.

— Что-то я боюсь, как оно на алкоголь ляжет, — нахмурилась Дженни. — Я же тебе рассказывала, как меня мутило от таблетки в клубе.

Вдруг послышался окрик.

— Молодые люди! Матросы! Я вам говорю! — раздраженно повторила кассирша, грозно приподнимаясь над своей кассой. — Положите обратно! Для кого объявление висит?

Дженни испугано вернула бутылку на место.

— В будни продажа алкоголя в Москве запрещена, — объяснила кассирша. — Только по выходным и праздникам. Не знаете, что ли?

Я покачал головой.

— Давно? — спросила Дженни тихо.

— С начала месяца, — ответила кассирша. — Вот приказ висит. Продажа любой продукции, содержащей алкоголь, в рабочие дни запрещена. Постановление правительства Москвы.

— Да мы и не собирались, — ответил я. — Просто смотрели.

— Просто смотреть вот сюда надо! — проворчала кассирша, снова указывая пальцем на ламинированные таблички, развешенные над кассой.

Мы подошли ближе и стали читать.

— А петрушка не продается вообще или тоже в рабочие дни? — аккуратно спросила Дженни кассиршу.

— Вообще, — процедила кассирша. — Там нашли наркотические вещества. Приказ главного санитарного врача Онищенко.

— Хорошо, а чеснок-то почему? — удивился я.

— Отравлений много было, — ответила кассирша и демонстративно отвернулась, качнув серьгами: в ее ушах на коротких серебряных цепочках висели маленькие пушистые мышата, изящно сшитые из какого-то породистого меха. Из попы каждого мышонка тянулся до плеча плоский белый ярлык с надписями на разных языках.

— А почему мобильными телефонами в торговом зале запрещено пользоваться? — спросила Дженни.

— Вам товар пробивать? Или вы мне нервы трепать будете? — вспыхнула кассирша. — Просто больные все какие-то… — с чувством добавила она,