– Трудно. Дают моторную нефть тяжелого качества, а по марке требуется газоль. Что делать? Работаю на нефти. Большой нагар, загорают кольца. Учтите, насколько чаще приходится разбирать и чистить…
– А ну как же! – отвечали старички-приятели, степенно опрокидывая стопочки. – А ну ясно! С тяжелым топливом, само собой…
– А как Сергей работает? – при всех спросил Кравцов машиниста. – Не позорит отца?
Машинист похвалил Сережку. Кравцов тут же подарил Сережке карманные часы и прочитал ему такое наставление:
– Сергей, запомни: к машине всегда подходи в трезвом состоянии. Машину надо любить, тогда и она будет любить тебя. Если ты будешь ее любить – она, только ты откроешь дверь, будет здороваться с тобой, потому что подходит к ней дорогой человек. А будешь кой-как – она тебя возьмет, искромсает, сгложет, выплюнет кусок мяса… Машина-то какая – один маховик на двух платформах привезен… Трезво и с любовью! – повторил Кравцов, теряя нить и стараясь поймать ее.
– В работе, – говорил он дальше, – должна быть культура и красота исполнения. Электрическое дело – самое прогрессивное и самое научное…
Много он еще говорил, чувствуя, что красноречие прибывает к нему с каждой стопкой. Уже и гости, ублаготворившись, разошлись, а он все учил Сережку. Проснулся утром на родимых полатях. Первая мысль была: смену проспал!.. Потом сообразил, что он теперь работает не на заводе, а в санитарном поезде и в данное время находится в отпуску. Успокоился и стал думать – кто же втащил его на полати и когда? Внизу старуха чистила его сапоги…
– Где Сергей? – спросил он.
– На работе, – отвечала старуха.
Кравцов скинул одеяло, сел, спустил босые ноги на теплую печь.
– Ну, так, – сказал он озабоченно и строго. – Дай, мать, опохмелиться…
Все было решено между Фаиной и Низвецким.
Как это получилось, Низвецкий и сам не знал. Ходил, пил чай. Фаина хохотала, говорила, вертелась в купе, задевая Низвецкого то плечом, то коленом… Она расспрашивала его о родственниках и интересовалась, правда ли, что во Владивостоке очень много китайцев? С горячим сочувствием Фаина относилась к болезни Низвецкого. Не обязательно делать операцию, говорила она, надо еще посоветоваться с гомеопатами, она слыхала, что иногда гомеопаты в этой области делают буквально чудеса!
Наконец Низвецкий починил ей лампу; лампа оказалась в исправности, просто волосок перегорел, а Фаина по неопытности думала, что лампа испорчена.
Фаина сказала Низвецкому, что он безумно интересный: наверно, многие женщины увлекаются им. Низвецкий удивился, но, посмотревшись в зеркало, нашел, что он действительно, пожалуй, недурен, только желт чересчур; но это пройдет, когда пройдет болезнь, Фаина Васильевна права…
Обласканный и обнадеженный, Низвецкий все неохотнее уходил из Фаининого купе в вагон команды. Ему стало трудно пробыть без Фаины хотя бы час. О Лене он давно забыл думать… И вот однажды, когда Юлия Дмитриевна была в отпуску, а Данилов отлучился в город, как-то само собой вышло так, что Низвецкий задержался у Фаины до рассвета.
– Я не понимаю одного, – говорил он ей, счастливый и тихий. – За что ты полюбила меня?
Она держала его в объятиях нежно, как младенца.
– Как ты не понимаешь! – говорила она умиленно, со слезами на глазах. – Как ты не понимаешь!..
Но он хотел, чтобы она объяснила ему это во всех подробностях.
– За то, что ты скромный, – перечисляла она восторженно, – за то, что ты такой вежливый, интеллигентный, вообще – удивительный…
Она от чистого сердца верила, что ее давно покорили эти качества Низвецкого. Ей казалось даже, что их встреча в санитарном поезде носит печать таинственного предопределения, что она, Фаина, для того и должна была пройти через войну, опасности и труды, чтобы найти свое счастье единственное, уготованное ей судьбою…
– Я тебя прошу только об одном, – жарко шептала она в ухо Низвецкому, – помни о моей любви всегда, всегда! Эти девчонки рады повеситься на шею любому просто так, скуки ради! Я одна, одна буду тебе настоящей женой, настоящим другом! Милый, это ужасно – я чувствую, что буду ревновать тебя до безумия…
Однажды к Данилову пришла Фима.
Она уже давно не прислуживала в штабном вагоне – работала на кухне поваром. Очень официально она сказала:
– Товарищ замполит, разрешите обратиться. Мы, работники кухни, просим вас лично, чтобы вы побеспокоились о нашем будущем.
– Это как же? – спросил Данилов. – Замуж вас повыдавать, что ли?
Фима отвернулась и прилично посмеялась шутке. Потом объяснила:
– Мы тут в поезде приобрели квалификацию и хотели бы после окончания войны работать по новой специальности. Оля и Катя – что вы думаете? вполне справятся поварами в общественных столовых, я их обучила. А я… Фима немного закраснелась, – я, Иван Егорыч, хотела бы шеф-поваром или метрдотелем в какой-нибудь шикарный ресторан.
Слова-то какие: метрдотель… Что ж, молодцы…
– Это вы хорошо придумали, – сказал Данилов. – Постараюсь помочь. Во всяком случае, рекомендации вы получите.
