Особенно беспокоился царь о Сибири и степном юге: «…такожде и о Сибирской стране, чтоб для ея пространства и множественного народа, Христа не знающего, бытии в прибавку архиереям для исправления и спасения людей, пребывающих в тех градех, того в совершение не приведено… и чтоб ныне те доброначатые с Богом дела исправити, понеже в Сибирской стране от столичного града той епархии до Даурских и Нерчинских и Албазинских острогов и до иных… многих мест во едино лето, в полтора и в два едва приходят. А в тех дальних местах христианская вера не разширяется, развратники ж святой Церкви[218] там умножаются. Да не токмо в такой дальней и пространной стране, но и в иных многих градех, а именно: в Путивле и в Севске, в Галиче, на Костроме и в иных многих местах противники умножились, зане не имеют себе возбранения за расстоянием дальним. Понеже в епархиях град от града и место от места имеют расстояния немалые, пристойно в ту Сибирскую епархию, для ея разширения и вышеписанного непотребства и в иные града прибавить архиереев»[219].

Создание новой епархии — дело долгое и сложное. Особенно на окраинах царства. Проживи царь Федор Алексеевич еще несколько месяцев, и Русская церковь, наверное, получила бы еще с полдюжины епархий. Но он скончался. Учреждение новых епархиальных областей пришлось надолго отложить из-за недостатка средств и большой смуты на Москве — грянуло стрелецкое восстание, всё древо государства сотряслось от корней до кроны…

Стоит задуматься над одним важным вопросом: почему Иоаким провалил реформу, спланированную царем? Да, конечно, есть причины, заставляющие оценить ее как рискованную — хотя бы отчасти. Эти причины приведены выше. Но даже сумма всех частных опасений Церкви не объясняет столь решительного «нет», сказанного Федору Алексеевичу. Русская церковь редко отказывала государям. Всякий раз для того имелись очень веские причины. А тут… собрав все теоретические и практические минусы реформы, невозможно отделаться от ощущения, что есть еще одна, какая-то магистральная причина для ее «затопления». Отчего было не увеличить число епархий хотя бы за счет Сибири и русского юга? Но даже из тех одиннадцати новых епархиальных областей, на которые Церковь согласилась, реально появились только четыре…

Так почему?

Думается, наше священноначалие ужаснулось от мысли, что государи теперь полезут кроить и перекраивать Церковь. Да, раньше они, бывало, принуждали к извержению митрополитов и патриархов из сана. При Иване Грозном, случалось, архиереев убивали. Но с предложениями наново переделать всю церковную структуру доселе не выступал никто из наших монархов.

Иначе говоря, Русская церковь в лице патриарха Иоакима и архиереев воспротивилась созданию опасного прецедента. Светская власть должна знать свои пределы. У нее хватает своих забот. Не стоит ей лезть в дела церковные. Церковь сама управит их.

Иоаким продемонстрировал: светская власть может оставить себе свои прожекты. Коллективный разум Церкви в них не нуждается. И на будущее предостерегает от напрасной траты времени.

Светская власть потом, конечно, влезет туда, куда ей не стоило встревать, и натворит дел. Младший брат Федора Алексеевича еще уничтожит патриаршество, введет синодальное управление, а Екатерина II отберет у Церкви земли. И эти образцы «государственной мудрости» крепко аукнутся их преемникам: ослабевшая Церковь будет скверной опорой трону…

Но пока твердокаменный Иоаким отстоял независимость внутренних дел Церкви от внешнего вмешательства. Надо признать за ним историческую правоту.

Федор Алексеевич получил урок. Дабы смягчить его, Иоаким согласился на многие советы царя в части церковного благонравия. По правде говоря, многое требовалось изменить в расшатанном здании Церкви. И патриарх не перечил государю, когда речь шла о нравственности священников, о благочестии монахов. Он лишь заблокировал вопросы, связанные с церковным управлением.

Соборным решением архиереев строго запрещалось настоятелям в монастырях с общежительным уставом держать у себя в кельях особую пищу, предназначенную для личной трапезы: вся братия, не исключая иноческих властей, обязана выходить на «общую братенную трапезу». Уничтожались отдельные входы в монастыри из палат мирян. Переход инока из обители в обитель теперь дозволялся только по архиерейскому разрешению. Бродячее монашество, иной раз полнившееся бражниками, ворами, людьми самого сомнительного свойства, также оказалось под запретом. Черным священникам запрещалось постригать кого-либо во иноки вне обителей — даже на смертном одре. В монастырях предписывалось не держать «вина и всякого хмельного пития», а для тех из духовенства, кто любит посещать корчмы, вводились суровые наказания. Приходским священникам более не дозволялось строить на кладбищах лавки, амбары, избы. Упорядочивалась система богаделен.

Это и многое другое сделано было в ответ на запросные «статьи» Федора Алексеевича. Таким образом, хотя большой реформы и не получилось, но польза от царского деятельного благочестия все-таки произошла.

И… отношения между государем и патриархом оказались испорченными. В перспективе их трения могли бы привести к открытому взрыву с непредсказуемыми последствиями.

Симеон Полоцкий когда-то вручил Федору Алексеевичу еще один план, гораздо более дерзкий и потому даже не вынесенный на соборное обсуждение. Он предлагал умножить количество русских патриархов с одного до пяти. Главному — Московскому — подчинились бы новые: Новгородский, Казанский,