— Но пока соседние цивилизации беспомощны? 

— Не совсем. Мы контролируем жизнь на других планетах в этом смысле. Видите ли, в отличие от айшуков, соседних наших инопланетян довольно быстро можно акклиматизировать к кислороду. Но после превращения, они, как правило, хотят вернуться на свою планету и их приходится акклиматизировать снова. Процесс этот дорогостоящий, и мы пользуемся им только в крайних случаях — превращаем наиболее агрессивных инопланетян. Тут наше внимание привлекла группа мужчин-ферсидян, тащивших отчаянно упиравшуюся оранжевую самку. Она неистово пищала. 

— Вам повезло. Сейчас будут превращать амазонку с Псехатры.

Возьмите переводчика, я захватил его на случай, если забуду что-нибудь порусски. Он сунул мне наушники, которые я тут же нацепил:

— Не хочу! Не трогайте меня! Прочь руки, хамье! Ненавижу мужчин! — кричала женщина. 

— Ничего, ничего, — пробасил один из тащивших ее. — Хлебнешь нашего другое запоешь! 

— Пустите! Да как вы сме… — ноги кричавшей исчезли в необъятной пасти айшука, и тот с довольным видом разлегся, зажмурив глаза. 

— Дорогой друг! — вывел меня из оцепенения голос Коужа. — Мы вам наглядно продемонстрировали, как надо избавляться от проблем. Если айшуки потребуются на Земле, обращайтесь в посольство через нашего представителя Ойруна.

По субботам я обычно приходил к Вадиму выпить душистого чая и поговорить о высоких материях. Трудно сказать, что меня привлекало больше, чай или возможность всерьез поспорить на темы, которые обычно обсуждаются с целью убить время или продемонстрировать собственную эрудицию. Чай был ароматен и вкусен, а мой собеседник умел хорошо говорить и внимательно слушать. Горячий напиток располагал ко вдумчивости и спокойствию, мне не свойственным и так желанным — наверное, это и заставляло, бросив накопившиеся к концу недели дела, совершать пеший переход в соседний квартал, где жил мой старинный друг.

Так или иначе, но традиция всегда значила для меня многое. Не собирался я отказываться от удовольствия попить чайку и в этот раз. На улице, однако, шел ливень, и Вадим, отвечая на мой предварительный звонок, предложил приготовить к моему появлению чай с коньяком. Подумав, я согласился, хотя обычно воздерживался от спиртного в любой форме, поскольку быстро хмелел и становился непереносим. К моему приходу все уже было готово для начала торжественного ритуала. Вадим — большой специалист по чаю, он редко повторялся в своем искусстве, разве что по чьейнибудь просьбе. Сегодня мой приятель решил приготовить божественный напиток пояпонски. Получилось нечто невообразимое.

Зеленый чай с марочным французским коньяком, консистенции сливок и взбитый, как сливки, специальным помазком. Аромат проник в меня еще при входе, а когда началась дегустация… Пригубив третью чашечку, я почувствовал себя, по меньшей мере, Бодхисаттвой. Тема разговора оказалась под стать напитку — свобода воли. Я по обыкновению беззлобно поддразнивал Вадима, периодически сбиваясь на собственные философские монологи, он же отвечал мне с тонкой иронией, под которой умело маскировал свои истинные симпатии и антипатии. Но в этот вечер спор разгорелся не на шутку. 

— Понимаешь ли, Вадим, — сказал я, в очередной раз протягивая руку к высокому чайнику китайского фарфора, — Самым весомым аргументом в пользу собственной свободы воли я считаю уже один тот факт, что я задумался о ней, об этой самой свободе. Декарт утверждал, что существует, поскольку мыслит. Я же беру выше — я свободен, поскольку мыслю, в частности, мыслю об этой самой свободе. Вообще, если я могу вообразить себе некоторое состояние своей личности — а в данном случае еще как могу, ведь в нем, в этом состоянии, и нахожусь, — если я придумал для него специальный термин — значит, это состояние мне присуще. По крайней мере, потенциально. И, кстати, наоборот — я никогда не достигну того, о чем не имею никакого понятия, хотя бы уже потому, что не буду знать, чего достигать. Ну, что ты на это скажешь?

Вадим выслушал мою демагогию с присущим ему спокойствием и ответил, по обыкновению, совсем не так, как я себе представлял. 

— Хотел бы я быть уверен, что о собственной свободе рассуждаешь именно ты, — сказал он, пригубив крохотную пиалу, покрытую экзотическим узором, — А скажем, не твой двойник в зеркале. Ведь если ты не сможешь этого доказать, твои рассуждения потеряют смысл. 

— То есть? Могу ли я доказать уникальность своего «Я»? 

— Не совсем. Я просто хочу предложить тебе рассмотреть, такую ситуацию: есть некий «истинный Ты», а есть «Ты ложный», или, точнее, «Ты вторичный», всегда и во всем повторяющий поведение «Тебя истинного». Так вот, этот «Вторичный» будет так же рассуждать вслед за «Тобой настоящим» о свободе воли и так же обращаться к своим мыслям об этой свободе. С точки зрения стороннего наблюдателя его рассуждения ничем не хуже твоих собственных. 

— Ну, во-первых, это технически невозможно… 

— Разве это имеет значение? 

— …Имеет, имеет, в квантовой же механике постулируют принципиальные технические невозможности. Да и потом, есть же все-таки фактор