— Тогда вы должны знать, что очанку используют при глазных инфекциях.

— А, малыш. Я заметил, что у него воспален глаз.

— Не потому ли она так называется?

— Очанка? Нет. Если нанести ее на веки, она способствует ясновидению.

— Вы серьезно?

Он твердо взглянул на нее, но в глазах его играло плохо скрываемое веселье.

— Я никогда не шучу. Расскажите мне, что вы хотите сделать.

Мэгги рассказала. Хозяин задумчиво кивнул.

— Ну, я бы вряд ли это выбрал. Но состав интересный, и вреда от него не будет. Где вы взяли рецепт?

Тогда она сообщила ему о дневнике и о списках снадобий.

— Там еще были слова «нараст. л.». Вам это что-нибудь говорит?

Он невозмутимо посмотрел на нее.

— Что касается саше, то это, конечно, тоже гербализм, но опосредованный, если понимаете, о чем я.

— Может, мне пропустить эту часть?

— О нет. К тому же это позволит вам себя занять.

Ничто в интонации хозяина магазина не говорило об иронии. Он дал Мэгги несколько полезных советов, как приготовить мазь для Сэма. А когда она уже собралась уходить, сказал:

— Этот дневник. При случае мне бы очень хотелось на него взглянуть.

— Может, я вам его и покажу, — бросила Мэгги, — а может, и нет.

И крошечный колокольчик звякнул, провожая ее.

Прошло три дня, но все, что Сэм мог предъявить как результат путешествия его матери в мир гербализма, было грязное лицо да еще яркий мешочек на шнурке вокруг шеи. Мэгги исследовала остатки липкой пасты, которую изготовила, и решила, что настал момент обратиться к традиционной фармакологии.

По какой-то причине она скрыла от Алекса новую коллекцию трав, а также каменный пестик со ступкой. Она точно не знала, почему решила держать новые приобретения в секрете. Возможно, ей не хотелось, чтобы он их осмеял, — трудно было найти что-то более постоянное, чем его скептицизм в отношении всего ненаучного.

Ненаучное.

Нет, не только. Куда больше этого. Скептицизм Алекса был сродни скептицизму многих — почти неистовым, отчаянным. Алекс использовал скептицизм, чтобы оградить себя от всего, расположенного, как он опасался, за пределами его мира. Словно ярды герметичных материалов, приобретенных им для защиты дома от сквозняков или сырости, или его бесконечная война с протечками. Хуже того, Мэгги знала, что где-то в глубине души он лелеет некие подозрения и на ее счет. То, что они никогда не обсуждали и не собирались обсуждать, но что лежало между ними, словно меч, спрятанный между простынями.

Мэгги знала, что Алекс боится ее способностей. Тех способностей, какими сам он не обладал. Способности удивляться, восхищаться, ликовать, быть озадаченной. Способности пугаться, не боясь это показать. Способности противостоять унылому земному притяжению. В Мэгги было нечто, что Алекс ощущал как некую глубинную сексуальность, проявлявшуюся не столько в отношениях с другими мужчинами, сколько с самим миром, с неизведанным, и он боялся, что однажды Мэгги у него заберут.

Кроме того, Мэгги хотела, чтобы этот сюжет принадлежал только ей. Потому-то она и спрятала травы. Ей нужно было пространство для эксперимента. Каким-то образом оно давало ей ощущение власти другого порядка: власти не только над Алексом, но и над теми опытами, которые она осуществляла со своими травами.

Вот поэтому она спрятала все в дальней комнате, в чемодане под замком. Там было полно старых фотографий и памятных вещей — ни она, ни Алекс не могли от них избавиться, но и не заглядывали туда много лет. Она завернула все в черный шарф и спрятала сверток на самом дне чемодана.

Сэм вышел из сада и прошествовал на кухню, размахивая палкой. Мэгги подвела его к свету и с сомнением разглядывала уголок его глаза.

— Риск — дело благородное, Сэм. Но теперь нам придется отказаться от этого лекарства, никакого от него толку.

— Нет! — крикнул Сэм.

— Ради бога, перестань твердить «нет» всякий раз, когда я с тобой говорю.

— Тетя сказала.

— Что?

— Тетя в саду.

— Какая еще тетя? — По спине у Мэгги пробежала дрожь.

— В саду. Она велела сделать это сегодня. Правда. Она сказала мне.

Мэгги выглянула в окно и посмотрела на обнесенный стеной сад с карликовой березой в углу. Там никого не было. Она опустилась на пол перед Сэмом.

— Расскажи мне об этой тете.

— Ты ее не увидишь. Она ушла. И она вот такого роста. — Он растянул большой и указательный пальцы. Потом передумал и слегка уменьшил расстояние. — Нет, вот такая. Она ездит на крысе.

— Что она говорит о мази?

— Она сказала, ты должна намазать меня сегодня ночью. Да, так и сказала.

— Ох уж этот мальчик, — сердито сказал Алекс.

Мэгги испугалась. Муж возвышался на пороге кухни, глядя на них сверху вниз. Похоже, он наблюдал за ними какое-то время. Он казался большим и устрашающим, с нахмуренными бровями и грозно наморщенным лбом.

— Пора уже что-то делать с этим постоянным враньем. Он заслужил хорошую взбучку.

Алекс тяжело затопал вверх по лестнице. У него явно был очередной неудачный день на работе. Мэгги притянула Сэма к себе и обняла.

Той ночью Мэгги помазала Сэму глаз травяной мазью, и на следующее утро наметилось явное улучшение. Еще через день от конъюнктивита не осталось и следа. Теперь, по мнению Алекса, единственным поводом для тревоги была укоренившаяся у сына привычка говорить неправду.

— Он еще ребенок. Он сочиняет истории. И что такого? Дети всегда так делают. Потом он из этого вырастет.

Но Алекс был непреклонен:

— Никакие это не истории. Это ложь. Ложь. Каждое слово, которое он произносит, — ложь. Спроси, как его зовут, и он ответит что угодно, только не Сэм. Спроси, где он живет, и он будет нести чепуху. Он уверяет, что его мама — тетя из кондитерской. Если он говорит «да», все должны делать вид, что он подразумевает «нет».

— Ради бога, ребенку всего три года!

— Ему скоро четыре, и с ним что-то не так!

— Это просто фаза, которую он переживает, Алекс. Твоя мать рассказывала мне, что ты до девяти лет писался в постель.

Алексу не нравилось, когда ему напоминали о таких вещах. Мэгги поняла, что ее реплика разозлила мужа: в отличие от большинства людей, он, когда злился, начинал говорить тише и делал глубокие вдохи между словами.

— Это не фаза. Это устойчивое состояние.

— Я хотела сказать — так бывает со всеми детьми. Все они придумывают себе товарищей по играм. Вот что я имела в виду.

— Но Эми никогда этого не делала. По крайней мере, не в таком масштабе. И никто из детей наших друзей. Сэма надо показать детскому психиатру.

— В три года? Да это ты сошел с ума, Алекс!

— Думаешь, будет лучше, если мы подождем, пока ему стукнет тридцать? Именно сейчас нужно этим заняться, если мы хотим, чтобы он выправился.

— Выправился? Я не хочу, чтобы он выправлялся. Я не собираюсь отдавать Сэма в лапы какого-то мозгоправа.

— Кто такой мозгоправ? — поинтересовалась Эми.

— Специальный доктор, — ответил Алекс, — который присматривает за детьми.

— А вот и нет, — заявил Сэм.

Казалось, им легче вот так бесцельно спорить, нежели найти более действенный способ общения. Во всяком случае, Алекс и Мэгги только и делали, что спорили. Вопрос так и остался нерешенным, и они разошлись в разные стороны.

Тем временем Мэгги возвратилась к дневнику, воодушевленная успехом первых своих попыток. Она отыскала страницу со снадобьем, принесшим Сэму облегчение, и сделала там собственную запись. Она зафиксировала даты, количество, которое использовала, и фразу: «Конъюнктивит у Сэма прошел». Эх, если бы в дневнике говорилось, как можно травами излечить от небылиц и выдумок...

Перелистывая страницы и останавливаясь тут и там, чтобы приглядеться к разным средствам, Мэгги совершила открытие. В некоторых местах, где были записи чернилами, обнаружились еще какие-то заметки, но уже карандашом и такие бледные, что беглый взгляд вполне мог их пропустить. В основном эти заметки также представляли собой списки, составленные тем же каллиграфическим почерком, но иногда попадались и дополнительные комментарии к ним. Мэгги удивилась, что раньше их не замечала, но опять-таки карандашные записи оказались слишком бледны, чтобы их можно было с легкостью разобрать.