Гудини разорен. Провинциальная водевильная сцена мертва, концертная сцена больших городов — аналогично. Ему звонит Мел Рабстейн из «Пате ньюс» [36]и предлагает сняться в кино.
— Аванс две тонны плюс три процента со сборов после того, как выйдем в ноль.
— По рукам.
Идея в том, чтобы во всех ударных сценах в кадре с Гудини были католический священник, раввин и судья. Фильм будет полнометражный, прокатываться в сети «Лёва». [37]Подробностей Гудини не знает, но уверен в одном: ему предстоит спасаться из положений одно другого безвыходнее, причем без предупреждения.
Начинается все в четыре часа утра восьмого июля 1948 года. [38]Они врываются в дом Гудини в Левит-тауне, где он живет с матерью-инвалидом. Первый кадр: священник и раввин вышибают дверь. Наезд на толстые подметки их черных ботинок. Съемка в естественном свете. Картинка зернистая, дергающаяся, синема-верите как оно есть. Все чистая правда.
У судьи ведерко расплавленного воска, и они запечатывают Гудини глаза, уши и ноздри. Смуглое лицо таинственных дел мастера перекрыто прежде, чем он толком проснулся, расслабился, предоставив событиям течь своим чередом, вынырнул из снов о погонях. Гудини готов. Его оборачивают бинтами и киперной лентой, превратив в мумию, в сигару «Белая сова».
Эдди Мачотка, оператор кинокомпании «Пате», фиксирует в замедленном режиме поездку до аэродрома. Он снимает по кадру в десять секунд, так что получасовая поездка укладывается в две минуты. Темно, ракурсы неправильные, но все равно выглядит убедительно. Ни единой монтажной склейки. На заднем сиденье «паккарда» на коленях у священника, раввина и судьи лежит Гудини — белый батон в бинтовой корочке, подергивается в сгущенном времени.
Машина выезжает прямо на взлетную полосу и останавливается возле бомбардировщика Б-15. Выскакивает Эдди и снимает, как трое святых свидетелей выгружают Гудини. Камера панорамирует к самолету, на носу его по трафарету выведено: «Вертихвостка».
«Вертихвостка»! И пилотируют ее не опылители какие-нибудь и не резервисты, а Джонни Галлио и его Летучие ПДР-асы. Так что нечего тут! Джонни Г., самый орденоносный боевой летчик на Тихом океане, за штурвалом, Лысая Резина Джонс при штурманском планшете, и не кто иной, как Мычун Макс Московиц, в хвосте.
Судья вытаскивает из кармана часы-луковицу. Камера дает наезд-отъезд: 4.50 утра, небо начинает светлеть.
Гудини? Он понятия не имеет, что его загружают в бомбовый отсек «Вертихвостки». Он вообще ничего не видит, не слышит и не чует. Но он спокоен, он рад, что ожидание закончилось, что наконец обещанное происходит.
Все забираются в самолет. Камеру лихорадит, пока по лесенке карабкается Эдди. Затем объектив выхватывает Гудини: длинный и белый, тот подрагивает в бомбовом отсеке личинкой насекомого. Над ним склонился Мычун Макс, будто одичавший муравей-рабочий.
Двигатели оживают с хриплым ревом. Священник и раввин сидят и беседуют: черные одеяния, белые лица, серые зубы.
— Поесть нету чего-нибудь? — спрашивает священник — атлетического сложения молодой блондин с редеющими волосами; под этой сутаной кроется о-го-го какой нотр-дамский
