Ипполит Матвеевич, поминутно поправляя колебавшееся на носу пенсне, с ударением произносил:
— Три нитки жемчуга… Хорошо помню… Две по сорок бусин, а одна большая — в сто десять…
Дальше шли кольца, не обручальные кольца, толстые, глупые и дешевые, а тонкие, легкие, с впаянными в них чистыми, умытыми бриллиантами; тяжелые ослепительные подвески, кидающие на маленькое женское ухо разноцветный огонь; браслеты в виде змей с изумрудной чешуей; фермуар[119], на который ушел урожай с
Ипполит Матвеевич оглянулся. По темным углам зачумленной дворницкой вспыхивал и дрожал изумрудный весенний свет.
Взволнованный Ипполит Матвеевич очнулся только от
— Выбор неплохой. Камни, я вижу, подобраны со вкусом. Сколько вся эта музыка стоила?
— Тысяч семьдесят — семьдесят пять.
— Мгу… Теперь, значит, стоит полтораста тысяч.
— Неужели так много? — обрадованно спросил Воробьянинов.
— Не меньше. Только вы, дорогой товарищ из Парижа, плюньте на все это.
— Как плюнуть?!
— Слюной, — ответил Остап, — как плевали до эпохи исторического материализма. Ничего не выйдет.
— Как же так?
— А вот как. Сколько было стульев?
— Дюжина. Гостиный гарнитур.
— Давно, наверно, сгорел ваш гостиный гарнитур в печках.
Воробьянинов так испугался, что даже встал с места.
— Спокойно, спокойно. За дело берусь я. Заседание продолжается. Кстати, нам с вами нужно заключить небольшой договорчик.
Тяжело дышавший Ипполит Матвеевич кивком головы выразил свое согласие. Тогда Остап Бендер начал вырабатывать условия.
— В случае реализации клада я, как непосредственный участник концессии[121] и технический руководитель дела, получаю шестьдесят процентов, а соцстрах можете за меня не платить. Это мне все равно.
Ипполит Матвеевич посерел.
