Немецкий канцлер стоял в кабинете, а сквозь полуотворенную дверь до него долетали струнные аккорды бетховенского концерта, который он слушал до этого в гостиной, наслаждаясь сигарой. Сказать, что он испытывал сильнейшие подозрения, значит, ничего не сказать. У него не было никаких сомнений в полной надежности трансатлантической линии связи, установленной много лет назад для связи глав правительств стран – членов НАТО. Кроме того, подумалось ему, у Штатов превосходная связь с их посольством в Бонне, и они вполне могли бы послать ему сообщение этим путем, если бы захотели. Ему даже не могло прийти в голову, что в Вашингтоне просто не доверяли тайну такой важности его кабинету после повторяющегося разоблачения восточногерманских агентов, пробравшихся к самому подножию власти на Рейне.
С другой стороны, президент Соединенных Штатов не был расположен к полуночным телефонным разговорам или сумасшедшим выходкам. Буш понимал, что у него должны были быть какие-то причины. Но то, о чем его только что попросили, он не мог решить без проведения дополнительных консультаций.
– У нас здесь начало одиннадцатого, – сообщил он Мэтьюзу. – У нас есть время до рассвета для того, чтобы принять решение. Ничего нового до той поры произойти не должно. Ночью я вновь соберу мой кабинет и проконсультируюсь с ним. Больше ничего не могу вам обещать.
Президенту Уильяму Мэтьюзу пришлось довольствоваться этим. Когда телефон замолчал, Дитрих Буш надолго задумался. Он понимал, что в этот момент что-то происходило: что-то, что напрямую затрагивало Мишкина и Лазарева, сидевших в отдельных камерах в тюрьме Тегель в Западном Берлине. Если с ними что-то случится, на федеральное правительство обрушится град ругани как со стороны прессы, так и оппозиции. А ведь приближаются земельные выборы…
Первым делом он позвонил Людвигу Фишеру, своему министру юстиции, который также в это время был у себя дома в столице страны. По предварительной договоренности никто из членов кабинета не должен был выезжать за город на уик-энд до окончания кризиса. Министр мгновенно согласился на его предложение: перевести парочку из устаревшей тюрьмы Тегель в значительно более новый и сверхнадежный Моабит. Это было вполне разумной мерой предосторожности. Ни одному оперативнику ЦРУ никогда не удастся проникнуть внутрь Моабита. Фишер немедленно передал указание в Берлин.
Есть такие невинные с виду фразы, сообщаемые старшим шифровальщиком в английском посольстве в Москве человеку, который известен ему как резидент СИС среди посольского персонала, на самом деле означающие: «Бросайте все и немедленно приезжайте в посольство, – для вас есть срочное послание из Лондона». Именно такая фраза подняла Адама Монро с постели в полночь по московскому времени (в Лондоне в это время было десять вечера). Быстро собравшись, он отправился на набережную Мориса Тореза.
Когда сэр Найджел Ирвин ехал на машине от Даунинг-стрит до своей штаб-квартиры, он осознал, что премьер-министр была совершенно права. Сравнив конец Дублинского договора с одной стороны, и уничтожение «Фреи», ее груза и команды, с другой, с риском разоблачения русского агента, он понял, что последнее – меньшее зло. То, о чем ему надо было просить, а при необходимости, и требовать, от Монро в Москве, ничуть не радовало его. Но еще до того, как он приехал к зданию СИС, он знал, что он обязан это сделать.
Глубоко в подвале, в комнате связи занимались передачей обычных сообщений, когда он вошел туда, несказанно удивив ночную смену. Однако по телексу-скремблеру с Москвой связались меньше чем за пять минут. Никто и не подумал оспаривать право «хозяина» разговаривать напрямую с московским резидентом посреди ночи. Через полчаса телекс, установленный в комнате шифровальщика в Москве, отстучал обратное послание о том, что Монро на месте и ждет.
Операторы на обоих концах линии связи были умудренными жизнью людьми, которым при необходимости можно было доверить тайну местонахождения останков Иисуса Христа: им приходилось доверять до такой степени, так как они ежедневно отправляли, как нечто совершенно обыкновенное, послания, которые могли смещать целые правительства. Из Лондона телекс отсылал зашифрованное послание к целому лесу антенн на окраине Челтенхэма, более известного своими скачками и женским колледжем. Здесь слова разбивались автоматически на нераскрываемый двоичный код и отсылались через всю спящую Европу на антенну, установленную на крыше посольства. Через четыре секунды после того, как их отпечатали в Лондоне, они выходили из телексного аппарата, установленного в особняке бывшего сахарозаводчика в Москве.
Там к стоявшему возле аппарата Монро повернулся шифровальщик.
– Это – сам «хозяин», – сказал он, прочитав заголовок на поступившем послании. – Должно быть, что-то серьезное.
Сэр Найджел обязан был сообщить Монро о той ноше, которую взвалил всего тремя часами ранее на президента Мэтьюза своим сообщением Киров. Не зная этого, Монро не смог бы и спросить «Соловья» о том, что ожидал услышать Мэтьюз: почему.
Телекс неслышно стрекотал в течение нескольких минут. Монро прочитал сообщение, чувствуя как его переполняет ужас.
– Я не могу это сделать, – сказал он невозмутимому шифровальщику, через плечо которого он читал послание. Когда сообщение из Лондона закончилось, он велел клерку: – Отвечай так: «Невозможно, повторяю: невозможно получить эту информацию в указанное время». Передавай.
Переговоры между сэром Найджелом и Адамом Монро продолжались в течение пятнадцати минут. Лондон высказал предположение, что с «С» можно быстро связаться. Монро ответил, что – да, возможно, но только в случае какого-то уж совершенно невероятного ЧП. Аппарат бесстрастно отстучал из Лондона, что эту ситуацию можно рассматривать как стократное ЧП. Но «С» не сможет ничего узнать раньше, чем через несколько дней, указал Монро. Следующее заседание Политбюро должно согласно графику состояться только в четверг. «А как насчет прошлого заседания?» – поинтересовался Лондон. Но «Фрею»-то захватили не в прошлый четверг, отпарировал Монро. В конце концов, сэру Найджелу пришлось пойти на то, что, как он надеялся, ему удастся избежать.
«Сожалею, – отстучала машина, – приказ премьер-министра не обсуждается. Если не будет предпринята попытка избежать известной катастрофы, операция по вывозу „С“ на Запад не сможет состояться».
Монро беспомощно смотрел на ворох бумаги, выходивший из телетайпного аппарата. В первый раз за все время, пока он вел этого агента, он попал в собственные сети, которые расставил для того, чтобы уберечь свою любовь от начальства в Лондоне. Сэр Найджел Ирвин ведь думал, что «Соловьем» был обиженный русский перебежчик Анатолий Кривой – правая рука «ястреба» Вишняева.
– Передай в Лондон, – безжизненным голосом велел он шифровальщику, – следующее: «Постараюсь сегодня ночью, точка, отказываюсь взять на себя ответственность, если „С“ откажется или будет раскрыт во время этой попытки, точка».
Ответ «хозяина» был коротким: «Согласен. Действуйте». В Москве была половина второго ночи, очень холодно и неуютно.
В Вашингтоне была половина шестого вечера и за пуленепробиваемыми стеклами, выходящими из кабинета президента на просторные лужайки, начинало смеркаться: пришлось включить освещение. Группа, собравшаяся в Овальном кабинете, ожидала ответа канцлера Буша, ответа неизвестного агента в Москве, ожидала, что выкинет одетый в маску террорист непонятно какой национальности, захвативший далеко от них, в Европе, бомбу мощностью 1 000 000 тонн, детонатор от которой был у него на поясе. Ожидала, что появится на счастье какой-нибудь третий вариант.
Зазвонил телефон – вызывали Станислава Поклевского. Он выслушал сообщение, закрыл трубку ладонью и известил президента, что звонили из министерства ВМС, чтобы ответить на его запрос, сделанный еще час назад.
Недалеко от «Фреи» находился один корабль ВМС США, который нанес визит вежливости в датский прибрежный городок Эсбьерг и теперь возвращался, чтобы присоединиться к Атлантической эскадре. После этого он должен был начать патрулирование к западу от Норвегии. В этот момент он уже далеко отошел от датских берегов, двигаясь на северо-запад на соединение со своими союзниками по НАТО.
– Пусть изменит курс, – приказал президент.
Поклевский передал приказ верховного главнокомандующего в министерство военно-морских сил, которое вскоре через компьютерную систему связи отправило его американскому военному кораблю.
В начале второго ночи военный корабль США «Моран», который находился в это время на полпути от Дании до Оркнейских островов, по команде переложил руль, включил двигатели на полную мощность и полетел по залитому лунным светом морю на юг в сторону Ла-Манша. Это был корабль водоизмещением 8000 тонн с управляемыми ракетами на борту, хотя он и был больше, чем английский легкий крейсер «Аргайлл», тем не менее он считался эсминцем и входил в класс кораблей «ДД». Двигаясь на пределе мощности своих двигателей, корабль развивал на спокойном море около тридцати узлов, что позволило ему занять позицию возле пятимильной зоны, установленной вокруг «Фреи», в 8 часов утра.
На автостоянке возле гостиницы «Можайская» в самом конце Кутузовского проспекта было всего несколько машин, да и те – темные и пустые, за исключением двух.
Монро увидел, как мигнули и сразу же погасли фары одного автомобиля, сразу же вылез из своего и направился к нему. Когда он забрался на сиденье справа от водителя, Валентина вся дрожала от волнения.
– В чем дело, Адам? Почему ты позвонил мне на квартиру? Звонок наверняка записали.
Он обнял ее, чувствуя сквозь пальто, как она дрожит.
– Я звонил из автомата, – сказал он, – и сказал только о том, что Григорий не сможет прийти к тебе в гости. Никто ничего не заподозрит.
– Это в два-то часа ночи, – запротестовала она. – Никто не звонит по такому поводу в два часа ночи. Кроме того, ночной дежурный видел, как я выходила из дома, и он доложит об этом.
– Дорогая, прости меня. Выслушай, пожалуйста.
Он рассказал ей о визите посла Кирова к президенту Мэтьюзу прошедшим вечером, о том, что эта новость была передана в Лондон, о том, что от него потребовали выяснить, почему Кремль занимает такую позицию в отношении Мишкина и Лазарева.
– Я не знаю, – покачала она головой. – Не имею ни малейшего представления. Может быть, потому что эти животные убили капитана Руденко, у которого остались жена и дети.
– Валентина, мы за последние несколько месяцев вдоволь начитались записей заседаний Политбюро. Дублинский договор имеет жизненно важное значение для этих людей. С чего это вдруг Рудин станет отбрасывать его ради этих двух людей?
– Он этого не делал, – ответила Валентина. – Запад вполне сможет справиться с нефтяным загрязнением, если судно взлетит на воздух. Запад богат и может позволить себе такие расходы.
– Дорогая, на борту этого корабля находится тридцать человек. У них тоже есть дети и жены. Жизнь тридцати человек против тюремного заключения двух. Должна быть какая-то другая и более серьезная причина.
– Я не знаю, – повторила она. – Об этом не было никакого упоминания на заседаниях Политбюро. Ты же знаешь об этом.
Монро горестно уставился, не видя ничего, сквозь ветровое стекло: у него все-таки теплилась надежда, что у нее был ответ для Вашингтона – что-то, что она слышала из разговоров в здании Центрального Комитета. Наконец, он понял, что ему придется сказать ей.
