В воскресенье, 8 августа, над Москвой стояло кипящее марево, и те, кто не мог добраться до пляжа, стекались в многочисленные плавательные бассейны, особенно много народа направлялось в новый комплекс, построенный к Олимпийским играм 1980 года. Но сотрудники британского посольства наравне с персоналом еще десятка посольств находились в этот день на берегу Москвы-реки, вверх по течению от Успенского моста. Среди них был и Адам Монро.

Он пытался напустить на себя выражение беззаботности, чтобы походить этим на других, но это давалось ему с трудом. Он слишком часто сверялся с часами и в конце концов поднялся и оделся.

– Эй, Адам, ты ведь не собираешься обратно в такую рань? До заката у нас уйма времени, – окликнула его одна из секретарш.

Он выдавил из себя подобие улыбки.

– Долг зовет, а точнее, мне должны позвонить по поводу планируемого визита делегации торговой палаты Манчестера, – прокричал он в ответ.

Он прошел через лесонасаждения к своей машине, забросил внутрь свои купальные принадлежности, огляделся украдкой – не наблюдает ли кто-либо за ним, и запер автомобиль. Кругом было так много людей в сандалиях, летних брюках и рубашках с короткими рукавами, что еще на одного такого же никто не обращал ни малейшего внимания. Он мысленно поблагодарил небеса за то, что люди из КГБ, по-видимому, вообше никогда не снимают свои официальные костюмы. В пределах прямой видимости не было никого, кто хотя бы в самой малости напоминал противника. Он еще раз огляделся и, свернув с дорожки, двинулся сквозь лес на север.

Валентина уже поджидала его, стоя в тени деревьев. Он почувствовал, как мышцы живота сжимаются в комок, несмотря на то, что он был рад видеть ее. Ее не обучали обнаруживать слежку, и за ней вполне мог увязаться хвост. В этом случае дипломатический статус избавит его от неприятностей более крупных, чем высылка, – но последствия этого будут огромными. Но даже не это заботило его больше всего: что они сделают с ней, если поймают, – только это и имело значение. Независимо от ее мотивов, то, что она делала, можно было назвать только государственной изменой, и никак иначе.

Он крепко обнял ее и поцеловал. Она вернула ему поцелуй, вся дрожа в его объятиях.

– Ты боишься? – спросил он.

– Немного, – кивнула она в ответ. – Ты прослушал магнитофонную запись?

– Да. Перед тем, как передать ее кому следует. Наверно, мне не надо было этого делать, но я сделал.

– Тогда ты знаешь о голоде, который нас ожидает. Адам, когда я была еще девочкой, я видела голод в нашей стране, – это было сразу же после войны. Это было страшно, но он был вызван войной, его виновниками были немцы. Мы могли тогда справиться с ним. Наши вожди были на нашей стороне, мы были уверены, что они в конце концов добьются улучшения.

– Может, им удастся справиться с этой бедой и сейчас, – запинаясь пробормотал Монро.

Валентина сердито покачала головой.

– Они даже не пытаются, – вырвалось у нее, – я сидела рядом с ними, вслушиваясь в их голоса, ведя протокол. Они просто пререкаются друг с другом, стараются спасти свою шкуру.

– А дядя твоего мужа, маршал Керенский? – осторожно спросил он.

– Он ничем не лучше остальных. Когда я выходила замуж, дядя Николай был у нас на свадьбе. Мне казалось, что он такой веселый, такой добрый. Правда, это была его личная жизнь. А теперь мне удалось послушать, как он ведет себя в жизни общественной: он такой же, как они – циничный и беспощадный. Каждый из них старается подсидеть другого, чтобы добиться еще большей власти, а что будет с людьми – на это им наплевать. Наверное, я должна была бы быть такой же, как они, но я не могу. Я больше не могу этого вынести.

Монро посмотрел через поляну на росшие там сосны, но перед глазами у него были оливковые деревья и мальчишка в форме, который кричал: «Я вам не принадлежу». Как странно, подумалось ему, государственные структуры со всей своей властью иногда заходят слишком далеко и теряют контроль за своими собственными слугами из-за того, что слишком перегибают палку. Это случается не часто, но бывает.

– Я могу вывезти тебя отсюда, Валентина, – сказал он. – Мне придется оставить дипломатическую службу, но такое уже бывало. Саша еще достаточно молод, чтобы вырасти в каком-нибудь другом месте.

– Нет, Адам, это страшно соблазнительно, но я не могу. Несмотря ни на что, я – частица России, я должна остаться. Может быть, когда-нибудь… я не знаю.

Они сидели некоторое время не говоря ни слова, держа друг друга за руки. Наконец она прервала затянувшееся молчание.

– Твои… люди из разведки передали пленку в Лондон?

– Наверно, да. Я передал ее человеку, который, по-моему, является резидентом секретной службы в нашем посольстве. Он спросил меня, будет ли какое- нибудь продолжение.

Она указала кивком на свою сумочку.

– Это всего лишь стенограмма. Я больше не могу приносить магнитофонные записи. После сверки со стенограммами их запирают в сейф, а у меня нет ключей. Здесь у меня листы с записью следующего заседания Политбюро.

– Валентина, как ты их выносишь оттуда? – спросил он.

– После заседаний, – рассказала она, – магнитофонные записи и рукописные стенограммы приносят под охраной в здание Центрального Комитета. Там, в закрытой на замок комнате, работаю я и еще пять женщин. Начальником над нами поставлен один мужчина. После того, как стенограммы переписываются набело, пленки запирают в сейф.

– Как же ты тогда достала первую?

Она пожала плечами.

– У нас новый начальник, его поставили всего месяц назад. Тот, что был до него, вел дела более небрежно. Рядом с нами расположена студия, где перед тем, как их запереть, с пленок делают одну-единственную копию. В один из дней в прошлом месяце я оказалась там одна и это продолжалось достаточно долго, чтобы я успела подменить вторую пленку пустой.

– Пустой? – вскрикнул Монро. – Они же заметят подмену, если им придет вдруг в голову проиграть эти пленки.

– Вряд ли, – протянула она. – Стенограммы после сверки их с магнитофонными записями направляются в архив. Мне повезло с этой пленкой: я вынесла ее в хозяйственной сумке под овощами, которые я приобрела в распределителе Центрального Комитета.

– Тебя не обыскивали?

– Нас вообще никогда не обыскивают. Нам доверяют, Адам, мы – элита новой России. С бумагами легче. На работе я ношу вышедший из моды пояс. Я скопировала стенограмму прошлого июньского заседания, но заложила при этом в машину одну лишнюю копию, после окончания процедуры я перевела регулятор количества копий на одну цифру назад. Лишнюю копию я спрятала внутри своего пояса. Снаружи на нем не было заметно никаких утолщений.

Монро вновь почувствовал, как напрягаются мышцы у него на животе при мысли о том риске, которому она себя подвергала.

– А о чем они говорили на этом заседании? – спросил он, указывая на ее сумочку.

– О последствиях, – ответила она. – Что произойдет, если разразится голод. Что народ России с ними сделает. Но Адам… после этого заседания в начале июля было еще одно. Я не смогла скопировать его, так как была в отпуске. Я не могла отказаться идти в отпуск, это было бы слишком заметным. Но когда я вернулась, то встретилась с одной из женщин, стенографировавших это заседание. Она побледнела, когда я спросила ее о нем, и отказалась что-нибудь говорить.

– А ты сможешь достать эту стенограмму? – поинтересовался Монро.

– Попытаюсь. Придется подождать, пока в отделе никого не останется, тогда я смогу воспользоваться копировальной машиной. После этого я переставлю регулятор, и никто не узнает, что ею пользовались. Но я смогу сделать это не раньше следующего месяца, тогда я буду работать в вечернюю смену и смогу улучить момент, когда останусь одна.

– Нам не следует больше встречаться в этом месте, – сообщил Монро. – Повторение одного и того же слишком опасно.

Следующий час он посвятил описанию некоторых профессиональных премудростей, которые ей необходимо было знать, собираясь и отправляясь на встречу. Наконец он протянул ей пачку листков, покрытых мелким шрифтом, которые до этого были спрятаны у него под рубашкой навыпуск.

– Здесь все записано, дорогая. Запомни это и сожги. Пепел спусти в канализацию.

Пять минут спустя она отдала ему пачку грязноватых листков, покрытых рукописными записями, сделанными прекрасным почерком кириллицей, которые она достала из своей сумочки, и растворилась в лесу, двигаясь по направлению к своей машине, оставленной на песчаной лесной дорожке примерно в полумиле от них.

Монро спрятался в тени арки над утопленной в стену боковой дверью часовни. Там он вытащил из кармана моток клейкой ленты, спустил до колен свои брюки и прикрепил переданные ему листки к бедру. Когда он подтянул брюки, подпоясался и двинулся обратно, он чувствовал, как бумаги мерно колыхались в такт его движениям, но под его широкими, сделанными в России брюками это было совсем не заметно.

К полуночи, сидя в тишине своего кабинета, он успел перечитать их десяток раз. В следующую среду в портфеле, прикованном к руке курьера, они были отправлены в Лондон, кроме того, они были запечатаны в конверт с сургучной печатью и предназначались для передачи исключительно в руки связного СИС в Форин офисе.