всеми по маршрутам, которые значились у них в программе, но в этот раз он извинился и, сославшись на головную боль, пожелал остаться у себя в номере. Как только его группа отбыла на автобусе к церкви Св. Николая, он переоделся в неброскую одежду и выскользнул из отеля.

Каминский рассказал ему, какая одежда не привлечет к себе внимания: сандалии, обычные брюки и рубашка с открытым воротом, – самые дешевые и немодные. Ориентируясь по карте города, он отправился в Левандивку – рабочий пригородный район с бедными, обшарпанными домами. У него не было никаких сомнений в том, что двое мужчин, которых он искал, отнесутся к нему необыкновенно подозрительно после того, как он доберется до них. Едва ли можно этому удивляться, если подумать о том, какие обстоятельства и какое семейное окружение выковывало их характер. Он вспомнил, что рассказал ему Мирослав Каминский, когда лежал на больничной койке в Турции.

29 сентября 1966 года неподалеку от Киева, возле разверстой пасти Бабьего Яра, где во время оккупации нацистами Украины в 1941–1942 годах СС было уничтожено более 50 000 евреев, самый яркий из современных поэтов Украины, Иван Дзюба, произнес поминальную речь, что было совершенно удивительно, поскольку украинский католик яростно выступил против антисемитизма. Антисемитизм всегда расцветал пышным цветом на Украине, причем сменявшие друг друга правители – цари, сталинисты, нацисты, опять сталинисты, потом их последователи, – изо всех сил его подпитывали.

Длинная речь Дзюбы началась, казалось бы, призывом не забывать об умерщвленных евреях Бабьего Яра – прямым обвинением фашизму и нацизму. Но по мере ее развития он направил свой гнев против всех видов деспотизма, которые несмотря на все их технологические достижения коверкают человеческий дух, стремясь при этом убедить свою жертву, что это-то и является нормой.

«Поэтому мы должны судить всякое общество, – заявил он, – не по его внешним техническим достижениям, но по тому положению и тому смыслу, которые приобретает в нем человек, по тому весу, которое оно придает человеческому достоинству и сознанию человека».

К тому времени, когда он добрался до этого места в своей речи, чекисты, проникшие в молчаливую толпу, осознали, что поэт говорит совсем не о гитлеровской Германии, – он говорит о Политбюро Советского Союза. Вскоре после окончания речи он был арестован.

В застенках местного отделения КГБ старшим следователем работал человек, каждое приказание которого готовы были выполнить два громилы с зажатыми в руках метровыми шлангами. Этим быстро поднимавшимся по служебной лестнице молодым полковником из Второго Главного управления был посланный сюда из Москвы Юрий Иваненко.

А во время поминальной речи, произнесенной в Бабьем Яру, в переднем ряду рядом со своими отцами стояли два десятилетних мальчика небольшого роста. Они не знали тогда друг друга, их встреча и дружба началась шесть лет спустя на строительной площадке. Одного из них звали Лев Мишкин, другого – Давид Лазарев.

Присутствие отцов и Мишкина, и Лазарева на этом митинге также было отмечено, и когда годы спустя они подали заявление на эмиграцию в Израиль, обоих по обвинению в антисоветской деятельности приговорили к длительным срокам заключения в исправительно-трудовых лагерях.

Их семьи потеряли свои квартиры, а сыновья – всякую надежду учиться в университете. Хотя они и обладали необыкновенными умственными способностями, но были обречены всю жизнь заниматься черной работой. Теперь им было по двадцать шесть лет, и именно этих молодых людей искал Эндрю Дрейк по душным, запыленным проулкам Левандивки.

Только по второму имевшемуся у него адресу ему удалось найти Давида Лазарева, который после первых приветствий отнесся к нему с крайней подозрительностью. Но он согласился пригласить на встречу своего друга Мишкина, так как Дрейк в любом случае знал имена их обоих.

В этот же вечер он встретился также со Львом Мишкиным, и оба молодых человека держались с ним при этом почти враждебно. Он рассказал им всю историю побега и спасения Мирослава Каминского, а также основные сведения о себе. Единственным доказательством, которое он мог им представить, была фотография, на которой Каминский и он были сняты вместе в госпитальной палате в Трабзоне, – об этом они попросили во время обхода медсестру, и она сделала ее при помощи камеры «поляроид», мгновенно выдающей снимки. Кроме того, они держали в руках выпущенную в тот же день местную турецкую газету. Дрейк провез эту газету в качестве прокладки на дне своего чемодана и показал теперь ее в подтверждение своего рассказа.

– Послушайте, – сказал он наконец, – если бы Мирослава выбросило на советской территории и он попал бы в руки КГБ, если бы он заговорил и назвал ваши имена, а я был бы из КГБ, – я вряд ли бы стал просить вас о помощи.

Оба еврейских рабочих согласились обдумать его просьбу за ночь. Хотя они и не знали Дрейка до этого, но долгое время их умом владела весьма похожая идея – нанести один мощный удар в отместку за все свои беды в самое сердце кремлевских властителей. Но они готовы были уже почти опустить руки, поскольку ощущали безнадежность своего предприятия без помощи из-за рубежа.

Побуждаемые страстным желанием найти союзника вне территории СССР, ранним утром они наконец пожали друг другу руки и согласились довериться англо-украинцу. Их вторая встреча состоялась в тот же день, для этого Дрейку пришлось пропустить еще одну поездку со своей группой. В целях предосторожности они неспешно прогуливались по широким немощеным дорожкам на окраине города, тихо переговариваясь по-украински. Они сообщили Дрейку о том, что их также переполняет желание нанести Москве один мощный, смертоносный удар.

– Вопрос только в том, какой именно? – заметил Дрейк.

Лазарев, который был более молчаливым и доминирующим лицом в их паре, сказал:

– Иваненко – человек, которого более всего ненавидят на Украине.

– Ну и что с ним делать? – спросил Дрейк.

– Надо его убить.

Дрейк остановился и внимательно посмотрел на смуглого, напряженно замершего молодого человека.

– Вам никогда не удастся близко подобраться к нему, – наконец заявил он.

– В прошлом году, – ответил Лазарев, – я работал здесь во Львове на одной работе. Я ведь маляр, понятно? Мы ремонтировали квартиру одной партийной шишке. Там была одна маленькая старая женщина. Из Киева. После того, как она ушла, жена партбосса проговорилась, кто она такая. Позже я вытащил из почтового ящика письмо с киевским адресом. Оно было от той старухи.

– Ну и кто же она такая? – поинтересовался Дрейк.

– Его мать.

Дрейк внимательно обдумал эту информацию.

– Подумать только, у таких людей еще есть матери, – заметил он. – Но вам придется долгое время наблюдать за ее квартирой, прежде чем ему придет в голову навестить ее.

Лазарев отрицательно покачал головой.

– Она будет приманкой, – сказал он и пояснил свою мысль.

Дрейк пытался оценить возможные последствия этой затеи.

До того, как он приехал на Украину, он мечтал о мощном ударе, который смог бы уменьшить силу Кремля, но об этом – никогда. Убить шефа КГБ означало нанести удар по самому сердцу Политбюро, от которого по всей структуре власти разбегутся микроскопические трещины.

– Пожалуй, это может сработать, – наконец признал он.

Если затея удастся, подумал он, будет сделано все, чтобы об этом ничего не было известно. Но если известию удастся просочиться наружу, оно окажет громадное воздействие на общественное мнение, особенно на Украине.

– Это сможет послужить детонатором к самому мощному выступлению, какое здесь когда-либо было, – сказал он.

Лазарев кивнул. Вместе со своим напарником Мишкиным, без всякой посторонней помощи, он, очевидно, посвятил долгие часы обдумыванию этого плана.

– Верно, – пробормотал он.

– Какое снаряжение вам понадобится? – задал вопрос Дрейк.

Лазарев рассказал ему.

Дрейк кивнул в знак согласия.

– Все это можно достать на Западе, – признал он, – но как это доставить сюда?

– Через Одессу, – вмешался в их разговор Мишкин. – Я работал там в порту некоторое время. Это совершенно коррумпированное место. Процветает черный рынок. На каждом приходящем западном судне полно матросов, которые производят товарообмен с местными фарцовщиками. Они поставляют им турецкие кожаные куртки, замшевые пиджаки и хлопчатобумажные джинсы. Мы встретим вас там. Это внутри Украины, и нам не потребуются паспорта.

Прежде чем расстаться, они согласовали все детали их плана, Дрейк должен был достать снаряжение и доставить его морем в Одессу. Ему надо было предупредить об этом Мишкина и Лазарева при помощи письма, которое должно было быть опущено внутри Советского Союза задолго до его прибытия. Содержание письма будет совершенно невинным. Местом встречи в Одессе будет одно кафе, которое Мишкин помнит еще с тех времен, когда юношей отправился в этот город на заработки.

– Еще пара вопросов, – сказал Дрейк. – Когда дело будет сделано, жизненно важное значение приобретает оповещение, распространение по всему миру известия о том, что оно действительно имело место. Это почти также важно, как и сама операция. А это означает, что вы лично должны известить мир об этом. Только вы будете знать детали, которые смогут убедить мировое сообщество в правоте ваших слов. Но это означает, что вам надо будет бежать отсюда на Запад.

– Это само собой разумеется, – пробормотал Лазарев. – Мы оба – отказники. Мы пытались эмигрировать в Израиль, как до этого пробовали сделать наши отцы, но нам отказали. На этот раз мы уедем, независимо от того, получим разрешение или нет. После завершения операции мы обязаны попасть в Израиль. Это единственное место на земле, где мы сможем чувствовать себя в безопасности. Как только мы там окажемся, мы расскажем миру, что мы совершили, и оставим этих кремлевских ублюдков дискредитированными даже в глазах их собственного народа.

– Далее, это вытекает из предыдущего, – заметил Дрейк. – Когда все будет кончено, вы должны сообщить мне при помощи закодированного письма или почтовой открытки, – на тот случай, если выйдут какие-либо неполадки с вашим побегом. Я тогда попытаюсь известить об этом событии мир.

Они договорились, что из Львова будет отправлена до востребования в Лондон открытка с невинным содержанием. После того, как они уточнили и запомнили все детали, они расстались, и Дрейк присоединился к своей группе.

Спустя два дня Дрейк возвратился в Лондон. Первое, что он проделал после своего прибытия, – приобрел самую полную, какую ему удалось найти, книгу об огнестрельном оружии. Вслед за тем он отправил телеграмму своему другу в Канаду, – одному из лучших, среди того личного списка эмигрантов, составленного им за многие годы, который также как и он готов был выплеснуть свою ненависть на врагов. Наконец, надо было начинать приготовления к давно уже ожидавшему своего часа плану ограбления банка с целью сбора необходимых средств.