— Меня тоже зовут Данкан Айдахо. Что это значит?

Гиэза всегда двигалась так, как будто навечно осталась в тени своей неудачи — длинная голова опущена, водянистые глаза устремлены в землю. Этот разговор состоялся почти вечером в длинном холле перед гимнастическим залом. Гиэза побледнела.

Когда она ему не ответила, он вопросил:

— Происхожу ли я от Данкана Айдахо?

— Ты должен спрашивать у Шванги, — она говорила так, как будто слова причиняли ей боль.

Этот набивший оскомину ответ его разозлил. Она ведь понимает — ему скажут что-то, лишь бы заткнуть рот, почти не давая никаких сведений.

Шванги, однако, оказалась более откровенной, чем он ожидал.

— Ты одной крови с Данканом Айдахо.

— Кто мои родители?

— Они давно мертвы.

— Как они умерли?

— Я не знаю. Ты попал к нам сиротой.

— Тогда, почему же люди стараются причинить мне вред?

— Они страшатся того, что ты можешь сделать.

— Что я могу сделать?

— Выучить наши уроки. Со временем тебе все станет ясно.

Заткнись и учись? Еще один знакомый ответ.

Он повиновался, потому что уже научился узнавать, когда двери перед ним заперты. Но теперь его пытливый разум встречал другие отчеты про времена Голода и Рассеяния, про не-палаты и не-корабли, которые нельзя было проследить даже с помощью самых мощных ясновидческих умов во всем мироздании. Здесь он столкнулся с фактом, что потомки Данкана Айдахо и Сионы — людей, служивших Тирану, Богу-Императору — были невидимы для пророков и провидцев. Даже кормчий Космического Союза, глубоко погруженный в меланжевый транс, не мог засечь таких людей. Сиона, как говорилось в отчетах, по прямой линии происходила из рода Атридесов, а Данкан Айдахо был гхолой.

Гхола?

Он стал шарить в библиотеке в поисках более подробных объяснений этого странного слова. Гхола. Библиотека предложила ему лишь самые скупые сведения: «Гхолы — люди, выведенные из кадавровых клеток в акслольтных чанах Тлейлакса».

Акслольтные чаны?

— «Тлейлаксанское устройство для воспроизведения живого человеческого существа из клеток кадавра».

— Опиши гхолу, — потребовал он.

— «Невинная плоть, опорожненная от всех воспоминаний своего исходного „я“».

«Акслольтные чаны».

Данкан научился читать между строк, открывать недосказанное людьми Оплота. На него снизошло озарение. Он знает! Ему только десять лет, а он уже понял!

«Я — гхола».

К концу дня в библиотеке вся эзотерическая машинерия вокруг отступила на задний план его восприятии. Десятилетний мальчик безмолвно сидел перед сканером, крепко вцепившись в знание о самом себе.

Я — гхола.

Он не мог припомнить акслольтные чаны, где его клетки развивались до уровня новорожденного. Его первые воспоминания — Гиэза, берущая его из колыбели, живой интерес во взрослых глазах, который очень скоро истаял до настороженности и скрытной сдержанности.

Это было, как если бы вся информация, которую ему с таким скрипом удавалось вытягивать из людей Оплота и материалов библиотеки, обрела наконец единый фокус — Он Сам.

— Расскажи о Бене Тлейлаксе, — потребовал он от библиотеки.

— «Это народ, самоподразделяющийся на Лицевых Танцоров и Господинов. Лицевые Танцоры — бесплодные мулы и подчинены Господинам».

«Почему они со мной это сделали?»

Информационные устройства библиотеки стали внезапно чуждыми и опасными. Он боялся не того, что его вопрос опять наткнется на глухую стену, но того, что получит ответы.

«Почему я настолько важен для Шванги и других?»

Он почувствовал, что с ним сделали что-то неправильное, даже Майлз Тег и Патрин. Разве это правильно — брать клетки человека и производить гхолу?

С огромным колебанием он задал следующий вопрос:

— Может ли гхола когда-либо вспомнить, кем он был?

— «Это осуществимо».

— Как?

— «Психологическая идентификация гхолы через пробуждение тех или иных глубинно сохраняемых рефлексов его исходного „я“, которую возможно спровоцировать нанесением травмы».

Вообще никакой не ответ!

— Но как?

Здесь вмешалась Шванги, без уведомления войдя в библиотеку. Значит что-то в его вопросах пробудило ее тревогу!

— Со временем тебе все станет ясно, — сказала она.

Она разговаривала с ним свысока! Он ощутил в этом несправедливость, и отсутствие правды. Что-то внутри его говорило, что в его неразбуженном человеческом «я» больше мудрости, чем в тех, кто притворялись, будто они выше его. Его ненависть к Шванги достигла нового накала. Она была воплощением тех, кто терзал и доводил его до отчаяния, отказываясь отвечать на вопросы.

Теперь, однако, у него разгорелось воображение. Он способен вернуть себе свою исходную память! Он ощущал, что это правда. Он вспомнит своих родителей, свою семью, своих друзей, своих врагов. Он спросил об этом Шванги:

— Вы произвели меня из-за моих врагов?

— Ты уже научился молчанию, дитя, — полагайся на это знание.

«Очень хорошо, вот так я и буду сражаться с тобой, проклятая Шванги, — буду молчать и учиться, не покажу тебе, что по-настоящему чувствую».

— Ты знаешь, — сказала она, — по-моему, мы воспитываем стоика.

Она ему покровительствует! Он не желал, чтобы ему покровительствовали, он желал сражаться с ними со всеми — вооружаясь молчанием и наблюдательностью. Данкан убежал из библиотеки и закрылся в своей комнате.

В последующие месяцы он получил множество подтверждений, что является гхолой. Даже ребенок понимает, когда жизнь вокруг него идет необычным порядком. Случалось, он видел других смеющихся и перекликающихся детей, гуляющих за стенами по окаймлявшей Оплот дороге.

Он нашел в библиотеке рассказы о детях. Взрослые не приходили к этим детям и не загружали их суровыми тренировками, которыми обременяли его. У других детей не было Преподобной Матери Шванги, которая постоянно бы вмешивалась даже в мелочи их жизни.

Его открытие повлекло за собой еще одну перемену: Гиэза была отозвана и не вернулась.

«Она не должна была допускать, чтобы я узнал о гхолах».

Правда была сложней — как объяснила Шванги Лусилле, когда они в день приезда Лусиллы наблюдали за Данканом с галереи.

— Мы знали, что наступит неизбежный момент. Он узнает о гхолах, начнет целенаправленно выспрашивать.

— Самая пора была, чтобы все его образование взяла на себя полная Преподобная Мать Гиэза.

— Ты сомневаешься в моем суждении? — огрызнулась Шванги.

— Разве твое суждение столь совершенно, что в нем никогда нельзя усомниться? — мягкое контральто Лусиллы отвесило этот вопрос, как пощечину.

Шванги почти минуту сохраняла молчание, затем проговорила:

— Гиэза находила гхолу очаровательным ребенком. Она плакала и говорила, что будет тосковать без него.

— Разве ее не предупреждали насчет этого?

— У Гиэзы не было нашей подготовки.

— Тогда-то ты и заменила ее на Тамалан. Я не знаю Тамалан, но, предполагаю, она весьма стара.

— Весьма.

— Какова была его реакция на устранение Гиэзы?

— Он спрашивал, куда она делась. Мы не ответили.

— Как обстоит дело с Тамалан?

— На третий день пребывания с нею, он очень спокойно сказал: «Я тебя ненавижу. Ты именно этого и рассчитывала добиться?»

— Так быстро!

— Как раз сейчас он наблюдает за тобой и думает: «Я ненавижу Шванги. Придется ли мне возненавидеть и эту новенькую?» А еще он думает, что ты не похожа на других, старых ведьм. Ты молода. Он поймет, что это наверняка важно.