кое-что о нашей работе. Можно?

– Конечно.

– Существуют тысячи газет, и десятки тысяч людей пишут для них истории. Но эти истории делятся на два типа. Во-первых, новости, которые на самом деле просто отчет о том, как разворачиваются события. Форма может быть любая, это не имеет значения. Люди берут газету, чтобы прочитать о слезах и крови, так же как они сбрасывают скорость на шоссе, чтобы посмотреть на аварию, после чего едут дальше. А что ждет их на страницах газет?

– Истории.

– Ага. Пусть даже страшные, но у каждой есть начало, середина и конец. Поэтому все они нравятся людям, Стеффи. Даже если это история о том, как секретарша отравила половину церковной паствы, чтобы отомстить любовнику, который ее обманул, это хорошая история, а почему?

– Я не знаю.

– А надо, – вмешался Дэйв, выглядывая из уборной и вытирая руки бумажным полотенцем. – Надо знать, и если хочешь здесь работать, надо понимать, чем ты на самом деле занимаешься, – он швырнул полотенце в мусорную корзину.

Она задумалась.

– Эти истории хороши тем, что закончены.

– Точно, – просияв, воскликнул Винс и вскинул руки вверх, словно священник на проповеди.

– В них есть ответы! У них есть финал! Но часто ли в реальной жизни встречаются истории с началом, серединой и концом? Как по-твоему?

– У меня слишком мало опыта. Я писала только для школьной газеты, и здесь для рубрики «Об искусстве».

Винс отмахнулся от этого.

– Что подсказывает тебе сердце?

– Что в жизни все по-другому, – Стефани подумала об одном молодом человеке, с которым придется объясняться, если она решит остаться здесь дольше, чем на четыре месяца, и о том, что разговор, возможно, будет не из приятных. Наверняка не из приятных. Рик этому не обрадуется, ведь у него были совсем другие планы.

– Мне еще не попалось ни одной истории, в которой не было бы вранья, – мягко сказал Винс. – Но на бумаге ложь обычно не так колет глаз. А наша история колола бы. Если только ее не… – он слегка пожал плечами.

Сначала Стефани не поняла, что значит этот жест. Но вдруг вспомнила, что сказал Дэйв задолго до того, как они вышли на балкон, чтобы немного посидеть, наслаждаясь августовским закатом. «Это наше, – сказал он. – Парень из „Глоуб», чужак, он бы только все изгадил».

– Если бы вы отдали эту тайну Хэнрэтти, он бы использовал ее, так? – спросила она.

– Мы не могли ее отдать, потому что она нам не принадлежит, – ответил Винс. – Она принадлежит каждому, кто о ней знает.

Стефани, улыбаясь, покачала головой.

– Мне кажется, это нечестно. Ведь, по-моему, вы с Дэйвом единственные, кто знает о ней все.

– Были единственными, – поправил ее Дэйв. – Теперь есть еще ты, Стеффи.

Она кивнула ему, принимая скрытый комплимент, а затем, подняв брови, снова посмотрела на Винса Тигги. Через секунду- другую тот хихикнул.

– Мы не рассказали ему о дитя Колорадо, потому что он сделал бы из настоящей тайны еще одну обычную историю, – объяснил Винс. – Он не стал бы искажать факты, а просто убрал бы ненужное.

– Никаких признаков того-то и того-то, как обычно пишут, – сказала Стефани.

– Пусть так или как-нибудь еще. Может быть, он написал бы обо всем по-своему, потому что после нескольких лет работы привыкаешь лепить истории из разрозненных фактов, а может, потому что редактор вернул бы ему статью на доработку.

– Или статью мог бы переписать сам редактор, если время поджимало, – вставил Дэйв.

– Ага, давно известно, что редакторы занимаются еще и этим, – согласился Винс. – В любом случае история о дитя Колорадо стояла бы под номером семь или восемь в серии «Необъяснимое из Новой Англии», над которой читатель задумался бы минут на 15 в воскресенье, а в понедельник застелил бы этой страницей кошачий лоток.

– И вы не могли бы больше называть эту тайну своей, – сказала Стефани.

Дэйв кивнул, а Винс отмахнулся.

– С этим еще можно смириться, но я не могу позволить, чтобы оболгали человека, который уже умер и не может за себя