Мамаша Спрингер принюхивается.

— Пахнет чем-то сладким, — говорит она. — Это, должно быть, чистка для ковра, которой вы пользуетесь.

Нельсон стоит возле Гарри — как никогда близко.

— Пап, кстати о делах, я хочу тебе кое-что показать.

— Ничего мне не показывай, пока я не подниму эти чемоданы наверх, просто поразительно, сколько нужно человеку всякого барахла только для того, чтобы походить босиком в Поконах.

Дженис входит с улицы, открывая с треском кухонную дверь.

— Гарри, ты бы посмотрел огород — там все так чудесно прополото! Салат вырос до колен, а кольраби стала просто огромной!

Гарри говорит молодым людям:

— Вы бы ели ее, а то она делается водянистой, когда перерастет.

— У нее никогда не бывает никакого вкуса, папа, — говорит Нельсон.

— Угу. Пожалуй, никто ее не любит, кроме меня. — А он любит пожевать, потому такой и толстый. Пока он рос, у него были дырки во многих зубах, а теперь, когда зубы у него в коронках, еда стала для него удовольствием. Никакой зубной боли — рай.

— Кольраби, — мечтательно произносит Мелани. — Я все думала, что это такое, а Нельсон говорит мне, что это репа. В кольраби много витамина С.

— Как поживают нынче блины? — спрашивает Гарри, пытаясь сгладить то, что он сказал, будто ей следовало быть мужчиной. Хотя, возможно, он попал в точку: нормальная для мужчины манера хозяйничать переросла в ней в любовь к сладкому.

— Отлично. Я уже подала заявление об уходе, и остальные официантки собираются устроить мне прощальную вечеринку.

Нельсон говорит:

— Она только и ходит по вечеринкам, пап. Я почти не видел ее, пока мы жили тут вдвоем. Твой дружок Чарли Ставрос все время приглашает ее — он и сегодня за ней приедет.

«Ах ты, бедный слабак», — думает Кролик. Почему это парень так льнет к нему? Он даже слышит его возбужденное дыхание.

— Он везет меня в Вэлли-Фордж, — поясняет Мелани, глаза у нее озорно блестят, скрывая тайну, которую Кролику теперь, наверное, никогда не узнать. Девчонка выходит из игры — умная девчонка. — Я ведь скоро уеду из Пенсильвании, а так толком и не видела ее достопримечательностей, и вот Чарли так мило предложил свозить меня в некоторые места. В прошлый уик-энд мы ездили туда, где живут амиши, и я видела всех этих психов.

— Ужасно унылое зрелище, верно? — на ходу говорит Гарри. — Премерзкие люди эти амиши — премерзко относятся и к детям, и к животным, и друг к другу.

— Папа...

— Если уж вы поедете в Вэлли-Фордж, можете посмотреть на колокол Свободы, проверить, есть ли в нем еще трещина.

— Мы не уверены, что музей открыт по воскресеньям.

— Во всяком случае, Филадельфия в августе — это зрелище. Этакое болото, кишащее несчастными людьми. Там человеку перерезать горло — раз плюнуть.

— Мелани, мне так жаль, что ты уезжаешь, — дипломатично вставляет Дженис.

Гарри иной раз поражается, какой дипломатичной она с годами стала. Оглядываясь назад, он вспоминает, какими они с Дженис были хулиганьем — озлобленные, неотесанные. Совсем неотесанные. Вот какие чудеса творят даже небольшие деньги.

— Угу, — говорит их летняя гостья, — но мне надо навестить родных. Я имею в виду — маму и сестер в Кармеле. Не знаю, поеду ли я повидаться с отцом — он стал таким странным. А потом назад, в колледж. Я чудесно провела здесь время — вы все были так добры. Я хочу сказать, притом что вы ведь меня совсем не знали.

— Пустяки, — говорит Гарри, а сам думает: «Интересно, у ее сестер такие же глаза и яркие губы?» — Ты нам ничего не обязана: ты же сама за себя платила. — Неуклюже это, неуклюже. Никак он не может научиться с ней говорить.

— Я знаю, маме по-настоящему будет тебя не хватать, — говорит Дженис и кричит: — Верно, мама?

Но мамаша Спрингер обследует фарфор в буфете, проверяя, не украли ли чего, и, похоже, не слышит.

Гарри вдруг спрашивает Нельсона:

— Так что же тебе так срочно хотелось мне показать?

— Это там, в магазине на пятачке, — говорит малый. — Я думал, мы с тобой могли бы сразу поехать туда.