проводов. НУНМЕЙКЕР — выведено выцветшими буквами на побитом жестяном почтовом ящике. Дом и сарай стоят довольно далеко от дороги, в глубине длинного проселка, некогда выложенного песчаником, но теперь покрытого красноватой пылью.

Сердце у Кролика поет. Он медленно едет, внимательно всматриваясь в соседние почтовые ящики, но Рут, когда он однажды случайно встретил ее в центре Бруэра лет десять тому назад, не назвала своей новой фамилии, а девчонка, которая была в магазине месяц тому назад, отказалась расписаться в его книге в демонстрационном зале. Единственным ориентиром — помимо того, что Нунмейкер живет по соседству с его дочерью, если это его дочь, — может служить ему фраза, оброненная тогда Рут, что у ее мужа — не только ферма, но еще и небольшой парк школьных автобусов. Муж был старше ее и, по подсчетам Гарри, уже, наверно, умер. Значит, и автобусов не стало. На почтовых ящиках, что стоят вдоль этого отрезка дороги, значится: БЛЭНКЕНБИЛЛЕР, МУТ и БАЙЕР. Фамилии как-то не вяжутся с домами, виднеющимися в лощинках, среди деревьев, в конце поросших травою проселков. Гарри кажется, что он привлекает к себе всеобщее внимание, разъезжая в темно-малиновом «каприсе», хотя на всем этом просторе не появилось ни единой души, которая увидела бы его. В этот подернутый дымкой, слишком жаркий для работы в поле день люди сидят в своих домах с толстыми стенами. Гарри наугад сворачивает на какой-то проселок, останавливается и едет задом по утоптанной, исчерченной корнями площадке между строениями, а тем временем в загородке для свиней, мимо которой он проехал, поднимается отчаянный визг, и в дверях дома появляется толстая женщина в переднике. Она ниже ростом, чем Рут, и моложе, чем Рут должна быть сейчас; черные волосы ее гладко зачесаны и убраны под менонитский чепец. Он машет ей и продолжает пятиться. Это Блэнкенбиллеры — он читает фамилию на почтовом ящике, когда снова выезжает на дорогу.

Два других дома стоят ближе к дороге, и он решается подойти к ним пешком. Он останавливает машину на широкой обочине, где на утоптанной земле от колес трактора остались следы в виде елочки. Лишь только он выбирается из машины, в нос ему, невзирая на расстояние, ударяет сладковатый запах свинарника Блэнкенбиллеров, а тишину наполняет неумолчный сухой звон насекомых, пронизывающий все вокруг. Цветущие летом иван-да-марья, кружева королевы Анны и цикорий покрывают все пространство у дороги и хлещут его по брюкам, когда он выходит из машины. Он крадется в своем бежевом летнем костюме, какой надевают для продажи, за изгородью из сумака, эвкалипта и дикой вишни, заросшей ядовитым плющом с большими блестящими листьями, чьи отростки добрались уже до верхушек задушенных им деревьев. В этой зеленой изгороди валяются грубо отесанные куски обрушившейся старой стены из песчаника — ни один из них не лежит на другом. Он останавливается у прорехи в живой изгороди, проделанной машинами, и смотрит на строения внизу — сарай, и дом, и обложенный асбестом курятник, и крытый шифером сруб для хранения кукурузы (последние два явно заброшены), и цементное строение поновее с крышей из рифленого плексигласа. Похоже на гараж. На крыше дома — позеленевший медный громоотвод и телевизионная антенна буквой «Н». Очень высокая, чтобы она могла принимать сигнал. Гарри намеревался лишь понаблюдать, посмотреть, похоже ли это место на участок Нунмейкера, что на соседнем холме, но легкое постукиванье, доносящееся откуда-то из-за строений, и журчание ручейка, вливающегося в маленький прудик, некогда, возможно, предназначавшийся для уток, и наивное нагромождение старых тракторных сидений, топоров и заржавелого железного плуга между поленницей и подстриженной лужайкой влекут его к себе, словно музыкальный мотив, и он уже придумывает, что сказать, если спросят, зачем он здесь. Отсутствие порядка и некоторое запустение наводят на мысль, что на ферме хозяйничает женщина, нуждающаяся в мужской помощи. От непостижимой надежды сердце у него поет под стать окружающему звону насекомых.

И тут Гарри увидел его — за сараем, там, где лес во главе с сумахом и кедром наступает на вырубку, — скособочившийся желтый корпус школьного автобуса. Колес и стекол у него нет, и тупорылый капот отодран, обнажая пустоту, где был мотор, вытащенный варварами, но, подобно затонувшему кораблю, это — свидетельство некогда существовавшей империи, целого автобусного парка, владелец которого умер, оставив вдову с незаконнорожденной дочерью. Кролику кажется, что земля под ним словно взбугрилась оттого, что подземное царство пополнилось еще одним обитателем.

Гарри стоит посреди бывшего фруктового сада, где еще и сейчас кривые, покореженные яблони и груши посылают вверх веера новых побегов. Хотя солнце нещадно палит, замшевые туфли Гарри промокли от влаги в садовой траве. Если он сделает еще несколько шагов, то выйдет на открытое место, и тогда его могут заметить из окон дома. Отсюда ему уже слышны в доме голоса, хотя звучат они глухо и монотонно, как голоса по радио или телевидению. Еще несколько шагов — и он сможет различить их. А если сделать еще несколько шагов, то он выйдет на лужайку у пластмассовой ванночки для птиц, прикрепленной к столбику в виде выкрашенной синей краской трубы, и тогда ему уже, хочешь не хочешь, придется шагнуть вперед, взойти на низкое цементное крыльцо и постучать. Входная дверь, глубоко врезанная в камень, была когда-то зеленой, а теперь нуждается в покраске. От места с побитой черепицей на крышке до жалких жалюзи, закрывающих окна, — на всем лежит мертвящая печать бедности.