коллективе, оба являют собой пример поведения в быту.

Кто лучше?

Киноактер.

Изменим условия. Сантехник зарабатывает вдвое больше и являет пример поведения, а киноактер, увы…

Кто лучше?

Все равно киноактер.

При прочих равных условиях киноактер лучше приблизительно в шестьдесят два раза, ибо из сотни выпускников шестьдесят два стремятся в киноактеры, а в сантехники — один.

(Прошу прощения у социологов — таблицы я смотрел разные и цифры беру даже не средние, а приблизительные, и те по памяти. Но тут не в точности цифр суть.)

Нет, престиж не какая?то там блажь озверевшего обывателя. Престиж дает себя знать в ежедневном нашем быту. Причем вещь эта гибкая и зыбкая.

Умница биолог уважаем всеми в лаборатории. Но вышел за проходную — и престиж его катастрофически падает: даже не кандидат. Родная жена — и та морщит нос: в тридцать три года сто двадцать рэ…

Физик–атомник на рынке пасует перед посредственным закройщиком: не те манеры, не тот карман.

Престиж передается по наследству, дарится, одалживается. Смешно — но факт!

Как?то в командировке я зашел в ресторан пообедать. Водку не брал, рыбное ассорти игнорировал, и мой престиж как клиента был сразу и намертво погуб–лен. Официантка уважала меня ровно на ту бутылку лимонада, которую я имел наглость заказать.

Но тут мне повезло — в зал вошел мой давний знакомый Станислав Любшин. Знаменитый киноактер престижен даже в ресторане — ведь его узнают в лицо. Он может пить минеральную воду, кофе, даже чай без сахара — ему и это простят…

Любшин подошел ко мне, поздоровался, мы перекинулись десятком фраз, и он понес дальше свой огромный, порядком надоевший, неснимаемый и несмываемый престиж.

И в тот день, и в последующие официантки уважали меня так, будто я был иностранцем или шахтером из Норильска в первую неделю отпуска. И не зря! Ведь теперь я был человек, к которому подошел Любшин. Отблеск чужого престижа лежал и на моем некинематографичном лице…

Мы говорим: сын такого?то. Вот вам и престиж по наследству.

У вас висит эстамп с трогательной надписью автора. Вам подарен не только лист ватмана, но и ломтик престижа.

Когда?то было принято на свадьбу приглашать генерала. Единственный из гостей он являлся без подарка. Он приносил престиж.

Видите, как все непросто? Анекдотическое мешается с серьезным. Дома, на работе, в прачечной, в кафе, на вечеринке, на пляже — везде нам нужен престиж. Попросту нужно, чтобы нас уважали.

Принцип социализма благороден: каждому — по труду. А вот престиж, увы, распределяется по–иному. Журналиста везде, кроме собственной редакции, уважают уже за то, что он журналист. Электромонтеру такой аванс не положен. Несправедливо, но факт. Говорят, таксисты гибнут в авариях в четыре раза чаще, чем летчики. И те и другие возят людей. И те и другие необходимы обществу. Но престиж летчика — самой профессии — несравненно выше.

Не в этом ли подчас случайном распределении престижа лежит одна из причин пресловутого мещанства, странной страсти к ненужным вещам?

В том?то и дело, что ненужные вещи по–своему очень нужны: они становятся как бы условными знаками, символами престижа.

Пятнадцатирублевые часы указывают время так же точно, как и восьмидесятирублевые. Но у этих, вторых, есть как бы еще одна, невидимая, стрелка. Она указывает на некую дополнительную значимость их владельца. Кто он? Он человек, носящий восьмидесятирублевые часы… Нет, я говорю не о золотых, которых навалом в любом Ювелирторге. Я — о модных, массивных, с латинскими буквами. Те, золотые, можно купить — эти нужно достать. Те дороги — эти престижны…

Когда я захожу к соседу, тридцатилетнему токарю, а он встречает меня в халате с кистями, включает телевизор последней марки, сдержанно хвастается подписными изданиями и выставляет на стол непременно коньяк, я меньше всего склонен обвинять его в собственничестве, в поклонении вещам. Ведь все эти вещи прежде всего символы.

Новейший телевизор — символ высокой квалификации хозяина: деньги не платят зря. Книжный шкаф — тоже символ: ценит культуру и тянется к ней. Коньяк — символ гостеприимства и хорошего тона. Халат с кистями — символ достоинства,