Я шла по улице, пересчитывая монеты.

— Кароль, посмотри, да это же целое состояние!

Он и без того глядел на меня с высоты своего роста.

— И оно было бы куда больше, если б ты не позволяла себя обкрадывать! Джастин платит тебе сущие гроши, хотя твои вещи улетают просто со свистом!

Я ссыпала монеты в кошелек. Пробормотала:

— Но ведь он говорит, подобных картинок кругом просто пруд пруди! Он постарается их продать, но ничего не гарантирует…

— И ты поверила? Эмма, я знаю по крайней мере двух человек, которые не задумываясь купят их для своей коллекции, а не для того, чтобы украсить пустые стены гостиной! Нельзя же так принижать свой дар! Нужно лишь немного подождать…

— Что ты знаешь о даре! — огрызнулась я. — И вообще, что это ты меня отчитываешь?

— Потому что вижу, как ты попусту теряешь силы и время, хотя…

— Не решай за меня, что мне нужно, а что нет!

Дорога шла под уклон, и от того или потому, что спор разгорячил нас, мы почти бежали. Кароль наконец заметил это, замедлил шаг, потом и вовсе остановился. Потер лицо ладонью. Я стояла перед ним, нервно постукивая по мостовой носком туфли. Кароль отнял от лица руку и длинно вздохнул:

— Эмма, я вовсе не собирался орать на тебя. Увидел в окне лавки, решил зайти поздороваться. А потом понял, как тебя обманывают, и разозлился.

— Злился ты на Джастина, а кричал на меня! — буркнула я, остывая. И я хороша — среагировала, будто избалованная девчонка, получившая справедливое замечание.

Кароль выглядел похудевшим и уставшим. И… я растерянно завертела головой.

— А где Джок?

— Жив и здоров, — сказал Кароль. — Оставил его дома. Путешествие было нелегким.

— Значит, ты уезжал?

— По делам.

— И твои дела…

— Завершились не очень успешно.

Понятно, отчего он так раздражен. Словно прочитав мои мысли, Кароль продолжил:

— Но злюсь я не только поэтому. Помнишь Абигайль?

— Умерла? — помедлив, спросила я.

…Это была на диво тихая и смирная девочка — из тех редких детей, которых где посадишь, там и найдешь. Она каждый день сидела на парапете фонтана, закутанная в шерстяную шаль, несмотря на летнее жаркое солнце. Руки обычно смирно сложены на коленях, за исключением тех моментов, когда девочка опускала пальцы в воду, пытаясь поймать или погладить золотых рыбок. Прохожие при виде ее большеглазого худенького личика частенько кидали в глиняную чашку мелкие монеты. Рыночный люд, не столь богатый, но отзывчивый, делился едой. Вечером приходила прачка Берта, пересыпала в сумку деньги и продукты и, взяв дочку за руку, уводила домой.

В отсутствие заказов я делала наброски Абигайль: углем, мелками, акварелью. Однажды я уловила мгновение, когда девочка вскинула глаза на солнце, игравшее с листвой в пятнашки… и узнала нездешний свет огромных глаз — так смотрел Пьетро в последние месяцы. Девочка уходила. Да она уже практически была не здесь…

Берта оказалась ненамного старше меня, но работа, заботы и горе сделали из нее почти старуху. Она не плакала, ровно и безучастно отвечая на мои вопросы: отец Абигайль пару лет назад не вернулся из плаванья, заработка едва хватает на комнату и еду, а добрый лекарь прописал микстуру, хорошее питание и смену климата. То